Но довольно скоро за мной пришли, и я снова оказался на скамье подсудимых. Я боялся, что теперь уже выгляжу не невиновным, а напуганным, и могут счесть — раз я боюсь, значит, виновен.
Когда суд снова собрался, Джеймс вернулся на прежнее место.
— Мистер Тернкасл, чувствуете ли вы в себе силы продолжать давать показания? — заботливо спросил прокурор.
— Да, сэр.
Я понял, что за все это время Джеймс ни разу не взглянул в мою сторону. Я хотел поймать его взгляд, понять, как быстро он отведет глаза, продолжая изливать потоки лжи. Так что я уставился на него, рассчитывая, что он обернется ко мне и сам ужаснется своему предательству. Но он был слишком труслив. Он все время смотрел на прокурора, время от времени поглядывал на присяжных, чтобы убедить их в своей искренности.
— Вы разговаривали с обвиняемым в его кабинете, сказали вы, — продолжил прокурор. — В какой день это было?
— Это было второго апреля. Я запомнил, потому что мне в тот день исполнилось семнадцать лет.
Впервые за все это время он сказал правду. Второго апреля у него действительно был день рождения. Но не было ни одной открытки, ни одного подарка. Никто не подал знака, что о нем помнят. Но Люси об этом не забыла. Она подарила ему томик Шекспира в кожаном переплете. Об этом он, разумеется, не упомянул. Ему основательно промыли мозги.
— Второго апреля, — повторил прокурор. — И вы предупредили обвиняемого, что Джордж Тилбери расскажет обо всем своему отцу. Вы просили его уволиться. Что произошло потом?
— Он сказал, что в этом нет необходимости, — ответил Джеймс. — Сказал, что все будет в порядке, главное, чтобы я держал рот на замке. Тогда я спросил: «А как же Джордж?» И он опять сказал, что все будет в порядке. Я напомнил ему, что отец Джорджа член кабинета министров, а он ответил, что беспокоиться не о чем.
— Как он выглядел, когда говорил это? Как он себя вел?
— Он явно нервничал, — сказал Джеймс, — и попросил меня уйти. Сказал, что у него дела.
— Какие дела? — со значением спросил прокурор.
— Не знаю, — ответил Джеймс.
— И чем вы занимались потом?
— Ничем, — сказал Джеймс. — Я старался об этом не думать. Позже я встретил Джорджа, но ничего ему не рассказал. Я надеялся, что все утихнет и как-то обойдется. На следующее утро я видел Джорджа за завтраком, но все равно ничего не сказал. После завтрака Джордж пошел в свой в класс, а я в свой. За обедом мы не встретились, потому что я опоздал. Мне нужно было кое-что сделать для мистера Эклза. А после обеда, около двух, я проходил мимо дома сэра Альфреда, он как раз шел к своей машине. Я удивился, увидев рядом с ним Джорджа. Сэр Альфред приобнимал Джорджа за плечи. Они о чем-то вполне дружелюбно беседовали. Так что я нисколько не забеспокоился. Я подумал, что сэр Альфред решил все ему объяснить. Потом они сели в машину и уехали.
— Вы говорите, это было третьего апреля около двух часов? — Прокурор нарочно подчеркнул дату и время.
— Да, — сказал Джеймс. И, помолчав, добавил: — Больше я Джорджа не видел.
Я ждал, дрогнет ли опять у него голос, но нет, не дрогнул.
— Не хотите ли вы передохнуть? — заботливо спросил прокурор.
— Нет, — сказал Джеймс. — Я хочу рассказать все.
— Теперь перейдем к следующему дню. Четвертое апреля. Что произошло тогда? — спросил прокурор. — Вы можете не торопиться, — добавил он, потому что знал, что последует.
— Было совсем рано. Мое окно выходит на аллею, которая ведет к дому сэра Альфреда. Меня разбудил шорох шин по гравию. Я посмотрел на часы. Три часа ночи. Я подошел к окну и увидел, как сэр Альфред вышел из машины и направился к дому.
— Он был один?
— Да, — сказал Джеймс.
— Перед этим вы видели, как он уезжал с Джорджем в два часа дня. А на следующий день в три часа ночи машина вернулась, но Джорджа в ней не было.
— Именно так, сэр, — сказал Джеймс.
Прокурор повернулся к присяжным.
— Итак, обвиняемого не было в школе в течение тринадцати часов. — Он рассчитывал, что они сами сделают выводы, прикинув, сколько нужно времени, чтобы съездить в Кент и вернуться. Прокурор снова крутанулся, на сей раз обернувшись к Саймону.
— Свидетель ваш, — сказал он, в его тоне сквозили презрение и жалость.
Саймон поспешно встал. Он должен был выступать совершенно иначе. Никаких разворотов, никаких стаканов воды. Никаких спектаклей. И свидетелю он их не позволит. Он сразу перешел к делу.