С учетом перечисленных прокурором доказательств признать меня невиновным присяжные никак не могли.
Саймон с трудом поднялся с места. Он направился к присяжным, но даже в его походке сквозила беспомощность.
— Господа присяжные, — начал он. — Это дело основывается на предположении, что сэр Альфред Дрейфус тщательно скрывал, что он еврей, и опасался, что лишится должности директора школы, если этот факт станет известен. Вряд ли человек за такое может убить. Тем более столь уважаемый и порядочный человек, как сэр Альфред Дрейфус. Сторона обвинения не представила никаких доказательств того, что сэр Альфред когда-либо отрицал свое еврейство. Да, он его не афишировал, и я уверен, что если бы его спросили, какой он веры, он ответил бы на это достойно. Но, леди и джентльмены, господа присяжные, его никогда об этом не спрашивали, так что где свидетельство того, что он это отрицал? Убийство ребенка — чудовищное преступление. Это неоспоримо. Но убить ребенка ради работы, даже ради такой уникальной, это, леди и джентльмены, просто немыслимо. Невообразимо. У сэра Альфреда у самого двое детей. Он знает, что такое быть отцом. И он никогда бы даже не пожелал такого горя другому родителю. Он так же потрясен этой трагедией, как и все мы.
Давайте вспомним те свидетельства, которые дали против него. Не показалось ли вам, что все они отрепетированы? Все до единого! Как прекрасно выучил свою роль Джеймс Тернкасл! Как старательно вызубрил свои слова констебль Берд! Как отскакивали от зубов реплики мистера Кассиди! Как без подсказки выдал свою речь мистер Клерк! Осмелюсь предположить, что даже полицейского из управления Кента натренировали. Не говоря уж о том, как подозрительно быстро сменил свою позицию мистер Твиди. Господа присяжные, не показалось ли вам это лицедейство частью заговора? Не почуяли ли вы в этом интригу? Махинации, которые стоят за этим? Потому что, леди и джентльмены, я смею предположить, что сэр Альфред Дрейфус невиновен и был по какой-то причине оговорен. Когда сэр Альфред говорит, что он невиновен, эти слова идут из глубины души, и в них лишь звучат нотки горького недоумения — за что его вообще обвиняют? Я призываю вас, леди и джентльмены, прислушаться к его словам «Я невиновен», расслышать, как они созвучны его непричастности к случившейся трагедии. Несчастный Джордж Тилбери мертв. Он был жестоко убит, а его тело коварно закопали в саду сэра Альфреда в Кенте. И есть некто, кто свободно расхаживает сегодня по улицам, по паркам, по площадям, возможно, он даже сидит сейчас в этом зале — тот, у кого руки обагрены кровью Джорджа. Но кровь эта — не на руках сэра Альфреда Дрейфуса. Вслушайтесь в его слова: «Я невиновен», пусть они найдут отклик в ваших сердцах, когда вы будете принимать решение, и вынесете правильный и справедливый вердикт. Подтверждающий, что сэр Альфред Дрейфус невиновен.
Блистательный ход. Я даже подумал: быть может, есть шанс на оправдательный приговор. Версию заговора действительно следовало рассмотреть попристальнее.
Заключительная речь судьи касалась в основном норм права, которыми я читателя утомлять не стану. Мне все показалось правильным, он никоим образом не настраивал присяжных. Он вкратце напомнил все показания свидетелей со стороны обвинения и со стороны защиты, но никак их не комментировал. Закончив, он отправил присяжных совещаться.
Когда они покинули зал, было пять часов. Пять часов пополудни. Час матадора и его жертвы. Вернулись они в половине шестого. Никаких сомнений в их вердикте не было. Собственно говоря, удивительно еще, что, при всех свидетельствах не в мою пользу, они принимали решение так долго.
Меня попросили встать. Представив, какое мрачное будущее меня ожидает, я ухватился за поручень. Секретарь суда спросил старосту присяжных, пришли ли они к решению. И, получив утвердительный ответ, спросил:
— Вы признаете обвиняемого, сэра Альфреда Дрейфуса, виновным или невиновным?
Я мог ответить за старосту и за всех присяжных.
— Виновным, — сказал староста.
Зал возбужденно зашумел и стих, только когда судья ударил молотком по столу. Я взглянул на галерею с публикой и заметил человека, который показался мне смутно знакомым. Он сиял от радости. Судя по этому, воспоминания о нем должны быть не из приятных. И тут память мне все подсказала. Это был сосед по нашей деревне в Кенте, Джон Коулман, тот самый, чей английский был столь безукоризненным. Я вспомнил тот рождественский день, когда он впервые пришел к нам в дом. Вспомнил, что он сразу мне не понравился. Я не понимал, что он делает на этом суде и почему так радуется результату. Так нагло, так рьяно — словно это важно ему лично. Отзвук его выкриков, его счастливая ухмылка — они будут по ночам преследовать меня в камере.