Честно говоря, я не совсем понял, что сказал папа. Но уточнять было поздно, потому что папа быстро прошел в какую-то комнату, и я остался возле чемоданов один.
И тут… Ну попробуй сделать вид, что ты не видишь, если глаза сами глядят.
Мимо меня прошли две женщины в длинных, до самых пят, черных платьях. На голове у них было по два платка: внизу белый, а сверху — черный. Они прошли не подымая глаз от земли. Я не удивился.
Потом прошла еще женщина, тоже в черном платье до пят и — ну чудеса! — на лице ее была черная маска. Самая настоящая маска. Даже на маскараде у нас таких не надевают. Там только глаза закрывают, а тут все лицо до подбородка. У хоккеистов такие. Только у хоккеистов светлые. Вратари надевают их, чтобы лицо от шайбы защитить. Так ведь там шайба. Она же как пуля летит. А тут от чего лицо прятать?
И я представил себе, как по улицам ходят женщины, а все, кто не встретит их, швыряют им в лицо чем попало. И поэтому женщины закрывают лицо маской.
«А может, — подумал я, — может, у этой женщины траур, и она оделась во все черное, чтобы все знали, как ей тяжело и печально. Потому она и спрятала свое лицо».
Прошла еще одна женщина тоже в черном. Лицо ее было укутано черным платком. Только глаза блестели. Потом еще одна прошла. Как им, наверное, жарко!
А мужчины ходят в белых длинных, до пят, рубашках-халатах. Потом я узнал, что называются они галабии. На некоторых мужчинах были белые рубахи, такие же, как на мне и на моем папе, тоже с закатанными рукавами.
Я ничего не понимал. Мужчины носят белое, женщины черное. Мне очень захотелось сейчас же все выяснить, расспросить у папы: почему женщины ходят в черном? Но папы рядом не было.
Возле меня пробежал мальчишка в длинной светлой полосатой рубашке, на руке он держал пачку газет, одной газетой размахивал и что-то выкрикивал.
Потом кто-то осторожно тронул меня за руку.
— Сэр, кока-кола.
Я оглянулся. Кого это назвали «сэр»?
Возле меня стоял мальчик в длинной голубой полосатой рубахе. Одной рукой он держал за ручку маленькую колясочку, на которой стоял ящик с небольшими бутылочками из толстого темного стекла. В другой его руке была такая же бутылочка. Мальчик протягивал ее мне.
— Кока-кола, сэр.
Никто никогда не называл меня «сэр».
— Я не «сэр», я Миколка, — сказал я.
— Сэр Миколька? Рашен?[1] — спросил мальчик и вдруг засмеялся так, что на темном лице заблестели все его белые зубы, весело закивал кудрявой головой.
— Добра-добра, Миколька!
Я снова удивился: откуда здесь, в Каире, мальчик знает наше белорусское слово «добра»?
Мальчик ловко откупорил бутылку, сунул ее мне в руки, и не успел я опомниться, как он побежал дальше со своей колясочкой, выкрикивая слово, которое, видно, ему очень нравилось:
— Добра-добра, добра-добра!
А я стоял, держал в руках бутылку и растерянно озирался. Где папа?
Мчится автобус. Ветер врывается через открытые окна и даже в ушах гудит, даже глаза режет — больно смотреть. А не смотреть нельзя — я еду по Каиру.
Широкая улица. В несколько рядов мчатся машины с козырьками над ветровым стеклом. Они обгоняют автобус и проскакивают так близко от него, что, кажется, вот-вот царапнут по боку, зацепят — и быть беде. А они пролетают мимо, как стрелы, пущенные из лука, и ничего не случается, все в порядке. Только когда шофер чувствует, что не проскочить, — он в самый последний момент нажимает на тормоза. Они пищат во все свои железные голоса, и машина останавливается, как вкопанная. Только на мгновение. И тут же снова срывается с места.
От этого стремительного потока машин у меня кружится голова. И вдруг я чуть не крикнул от неожиданности: в этой бешеной суматохе едет… велосипедист. Едет, спокойно лавируя среди машин, уверенный, что ничего с ним не может произойти. Одной рукой он держит руль велосипеда, а другой придерживает на голове огромный, как велосипедное колесо, поднос. На подносе возвышается гора серых, размером с тарелку лепешек.
— Папа, что это?
— Человек везет хлеб, — спокойно ответил папа.
Автобус обгоняет машина с открытым багажником. В багажнике сидят, обнявшись, две темнолицые девочки. Они смеются и всем, кто смотрит на них, машут руками.
Мне показалось, что они машут мне тоже, и я помахал им в ответ.
И снова черно-белый живой поток машин.
А среди потока — тележка на двух огромных колесах, арба. На арбе лежат овощи и сидит мальчик. А везет арбу маленький ослик с синими бусами на шее.
Машины внезапно останавливаются на перекрестке. Я смотрю вперед и замираю: дорогу переходит верблюд. Живой верблюд с длинными ногами и длинной шеей. На единственном горбу верблюда прикреплено седло, нет, не седло, а настоящий трон, покрытый ярким покрывалом.