– Но почему?
Мария Михйловна пожимает плечами.
– У тебя есть внутренний стержень. Она чувствует в тебе сильную соперницу. И ее побужение: уничтожить соперницу. Все люди для нее делятся на соперников или средство достижения цели. В классе тебя уважали, мальчишки влюблялись…
– Быть не может! Никогда этого не замечала. Они в Ленку были все поголовно влюблены, ко мне и не подходили даже.
Мария Михайловна смеется.
– Боялись подходить. Мальчики ужасные трусы. Ты умная, сдержанная. Снежная Королева… как к такой подойти? А Лена – типичная стерва. Эгоист уверен: все делается для него, он – важнее всех. Он транслирует эти волны в мир, как гипнотизер. И люди верят… люди любят эгоистов, охотно им подчиняются.
– Не хочу больше о Суворовой говорить… Знаете, я даже ненависти к ней особой не испытываю.
– И правильно. И не надо.
– Ненависти нет, брезгливость есть. Но если Дима останется с ней… – я сглатываю вязкую слюну. Желудок болит все сильнее.
– Из вашего разговора по телефону я поняла, что он с ней не остался.
– Он сказал, что выбрал меня… это унизительно! Это больно. Знать, что тебя выбирают. Как вещь в магазине. То или это? Это или то?
– Он так и сказал: сравнил вас двоих и выбираю тебя?
Думаю. Вспоминаю…
– Нет… Он… сказал, что не отпустит меня. Что любит…
– Вот и не додумывай, чего не было. Может, и выбора-то перед ним никакого не стоит. Нет, Карина, ничего советовать не буду! Надо ждать. Ждать и думать. Давай-ка спать ложиться… поздно уже. Я тебе на диване постелю.
Покорно киваю и начинаю убирать со стола. Вряд ли я смогу уснуть этой ночью.
35
Просыпаюсь и не понимаю, где я.
Вместо упругого ортопедического матраса – жесткая поверхность. Простыни пахнут незнакомым порошком. Тонкое одеяло. Неуютно, непривычно.
Вспоминаю и вскакиваю. В окно льется серенький, мокрый весенний рассвет. Холодно, форточка открыта. На кухне Мария Михайловна гремит тарелками.
Неприглядное утро в чужом доме обрушилось на меня. Вернулась вчерашняя боль. Но теперь она тупая, приглушенная. Вспоминаю все случившееся отстраненно, как кадры из фильма.
Надо же, я спала ночью. Без снов, как в обмороке.
– Проснулась, Карина? – в комнату заглядывает моя старая учительница.
Но назвать ее старой у меня не поворачивается язык. Вчера я плохо рассмотрела ее, потому что была поглощена собой и своей болью.
Теперь я смотрю на Марию Михайловну с удивлением.
Она уже собралась на работу. На ней элегантный серый костюм, юбка до середины колена. Лодыжки стройные, крепкие, без следа старческих вен. Она хорошо накрашена, волосы густые, как у девчонки, пострижены модным бобом, деликатно мелированы. Конечно, признаки возраста есть на лице – морщинки возле губ и глаз, щеки дрябловаты. Она явно не прибегает к инъекциям и операциям. Но все же она молодец, совсем не выглядит на пятьдесят пять. Главное – глаза у нее живые, с задорной искринкой.
– Я в школу, – предупреждает она. – Вернусь часа в четыре. Ты хозяйничай, не стесняйся. Или домой хочешь вернуться? Не советую. Вам с Димой нужно взять паузу. Ты должна все взвесить, решить, хочешь ли ты его такого обратно.
Вот так, несколькими фразами, она сразу обозначила мои задачи и расставила все по местам.
Я очень хочу домой. Мне неуютно в гостях. В отеле, наверное, было бы лучше. От хозяев не зависишь.
Мария Михайловна видит эти мысли на моем лице.
– Не вздумай в гостиницу податься или квартиру снимать! Тебе сейчас не стоит одной оставаться. Поверь, я знаю точно.
Она на секунду прикусывает губу, глаза затуманиваются, но она встряхивает мелированными прядями и мягко улыбается.
– К родителям ты не пойдешь, верно? Мама твоя, уж скажу напрямую, не лучшая собеседница и утешительница. Она тебя в депрессию вгонит вместе с папашей твоим, господи прости…
– Это точно, – криво улыбаюсь.