Вот в таком ужасающем состоянии я вышел на матч с Уругваем, но в то же время вышел со спокойной душой, ведь рядом со мной был Кани. Но Франческоли и его партнеры нас обыграли, и обыграли уверенно. Мы уступили 0:1 и остались за бортом. Нам оставалось провести встречу за третье место, но за этот «приз» я никогда не любил играть. Ради чего? Мы сделали это только из уважения к людям, но душа у нас уже была разбита. Колумбия выиграла у нас 2:1 на «Монументале». Туман тогда стоял такой, что я даже не увидел гола Кани. Не знаю, так это или нет, но мне показалось, что в том тумане был скрыт истинный облик сборной Аргентины на том Кубке Америки. Нас преследовало чувство разочарования, провала, ведь так плохо мы еще не играли…
Я не слишком долго раздумывал над тем, чтобы вновь надеть футболку сборной Аргентины. Я взял отпуск, вернулся в Италию и принял приглашение совсем иного рода: англичане заплатили мне 160 000 долларов за то, чтобы я сыграл на «Уэмбли», в матче, посвященном 100-летию английской лиги. За мной отправили в Верону персональный самолет и забронировали номер в отеле, расположенном ближе к Шотландии, чем к Лондону, но этот отель был великолепен. Каждый раз, когда я касался мяча, трибуны кричали мне так, как они кричат неграм — «Уууу!», но тотчас же, если у меня получалось сыграть красиво, вслед мне неслись аплодисменты. А ведь тогда я все еще говорил о «руке Божьей». Меня принимал у себя Освальдо Ардилес — наряду с Вальдано один из тех людей, к которым я всегда внимательно прислушивался. По прошествии времени я больше ценю те минуты, что пережил в Германии, на празднике, посвященном прощанию с футболом Лотара Маттеуса. В 2000 году, когда мне было почти 40 лет, немцы меня приняли так, словно я был в расцвете сил. Я получал наслаждение от игры, а вместе со мной наслаждались и они. Надо же: почти всегда я чувствую, что за границей меня любят сильнее, чем на родине, что в Германии или Китае меня уважают больше, чем в Аргентине. Но это не важно. Тот матч, который я сыграл в Мюнхене, позволил мне продемонстрировать — и прежде всего себе самому — что я жив. Жив! Я провел на поле 45 минут, и все это время у меня стоял ком в горле. И все это время я думал об аргентинцах, потому что я есть и буду их Эль Диего, тех, кто меня любит и не любит. Играть против Лотара доставляло мне одно удовольствие: он был и будет лучшим соперником во всей моей карьере. Приглашая меня, он дал мне возможность почувствовать мою значимость. Пять месяцев спустя после того, как я почти умер… я был жив. И играл в футбол.
Но, ладно, вернемся в 1987 год. Тогда я прошел курс лечения в клинике доктора Анри Шено в швейцарском Мерано, и вернулся на поле. Я попросил Билардо, чтобы он приберег меня для матча-реванша с Германией, который должен был состояться 16 декабря в Буэнос-Айресе. Это был один из моих безостановочных вояжей: 13 декабря, в воскресенье, мы сыграли с «Ювентусом» 2:1, улетел в Буэнос-Айрес, где в среду состоялся матч против Германии, после чего я тут же отправился в Италию для того, чтобы снова надеть футболку «Наполи»: 20 декабря мы победили «Верону» 4:1. Я в очередной раз почувствовал себя в долгу перед аргентинским болельщиком, и той победой 1:0 над Германией, на поле «Велеса», я смог заполнить пустоту в их сердцах. Страна находилась в очень бедственном положении, и нашей задачей было подарить народу маленький кусочек счастья — это цель, которую я всегда преследую, выходя на поле. Я не знаю, поможет ли это им забыть о том, что им приходится терпеть, о том, что с ними происходит… Кроме того, я убедил Грондону провести этот матч на стадионе «Велеса», чтобы почувствовать, как за нас болеет народ. Когда ты играешь на поле «Ривера», то не знаешь, поддерживают тебя трибуны или же кроют, на чем свет стоит, потому что они находятся на расстоянии двух тысяч километров. На «Линьерсе» все наоборот, и ты ощущаешь дыхание пятидесяти тысяч человек; я всегда говорю, что на том Кубке Америки мы бы выступили лучше, если бы решили проводить свои матчи здесь, на этом стадионе. Бурручага забил победный гол, и мы вновь почувствовали себя чемпионами, лучшими… Билардо меня просто достал, да так, что напугал; он придирался ко мне, давил на меня как ненормальный. У меня было желание сказать ему: «Карлос, тормозни», но я оставил это в себе. Об этом я рассказал в одной статье, после чего поднялся невообразимый переполох, однако моя любовь к сборной выдерживала и не такое.