И тут лорд Шеффилд скончался – ..иные говорят, от яда, мадам, но никто не посмел обвинить лорда Лестера, которому благоволит королева… – и никто уже не мешал любовникам тешить свою похоть. Когда Робин оставлял двор, она тоже уезжала – я-то думала, что она бесилась из-за его невнимания, и потешалась над ее обидой, а они встречались в условленном месте и проводили это время вдвоем.
О, неверное сердце!
Сесил с усилием продолжал:
– Затем мадам Дуглас понесла…
Да, я видела, как округлилась ее талия, видела и ничего не заподозрила…
– ..и за две недели до рождения ребенка они поженились.
– Ребенка?
– Сына.
– Как назвали?
– Робертом, Ваше Величество.
Что еще?
– Но затем милорд рассорился с леди Дуглас, поскольку та требовала для себя графских почестей, чтобы к ней обращались «графиня Лестер» и прислуживали, стоя на одном колене…
Представляю себе!
– И он испугался, что она из суетного тщеславия сделает их брак явным?
Берли кивнул:
– А его первой заботой было все скрыть.
И когда она решительно потребовала, чтобы ее величали графиней и его супругой, он обратился в суд, каковой и признал их брак недействительным.
Я громко рассмеялась:
– На каком основании?
– Поспешная тайная церемония – без соблюдения законных формальностей и без свидетелей.
В точности как тайный брак моей кузины Екатерины – не сыскали ни попа, ни записей, ни свидетелей – ну, ну…
– И вдруг милорд ни с того ни с сего снова влюбился?.. – яростно выпытывала я.
Медленный, против воли, кивок.
– Он порвал с ней, чтобы жениться…
– На ком?
Вы, конечно, знаете.
И я вдруг тоже поняла.
Все, все. И это означало…
Господи помилуй, надо надеяться, они слюбились хоть не до того, как умер ее муж? Очень уж кстати приключился этот кровавый понос – если не для него, то, по крайней мере, для них!
Я схватилась за сердце, оно так колотилось, что казалось, лопнет шнуровка; мой пронзительный вопль разорвал воздух:
– Шлюха! Стерва! Чтоб ноги ее не было при дворе!
Берли невесело улыбнулся:
– Она вскочила на лошадь в ту же минуту, как узнала, что Вашему Величеству известно.
Я завыла белугой:
– Никогда, ни-ког-да я не разрешу ей вернуться!
– Мадам, она это знает.
О. Робин…
Я кусала губы, пока рот не наполнился кровью.
– Что до милорда Лестера… – Ровный голос Берли плавно перетекал над зазубренными скалами моего гнева. – Вам придется выпустить его, мадам. Пусть тоже оставит двор, чтобы смыть с себя позор.
Я пролила еще одну реку слез.
– Ладно… но прикажите, чтобы он ехал не к ней… где бы ни была Леттис, ему там не место!
Удивит ли вас, что я вновь обратилась к Симье, что я рвалась к браку с яростью матери, у которой отнимают дитя? И через три месяца он приехал, мой Анжуйский, мой последний шанс стать женой и матерью!
Как я в нем нуждалась! Месячные у меня становились все более скудными, кожа одрябла, хуже того, меня часто знобило и беспричинно бросало в пот. Если рожать, то как можно скорее. Однако как я его боялась!
– Боже, Парри, неужели вы ни на что лучшее не способны? Вы сделали меня старой клячей, ведьмой, уберите эти румяна, они выглядят чахоточными пятнами!
– О, мадам, мадам…
Парри не могла ответить: «Мадам, вам сорок пять, ваши щеки запали, слева у вас не хватает уже не одного, а всех трех зубов, нельзя день и ночь питаться одной тоской, а другой пищи вы не принимаете, вино же без закуски сладко на язык, но пучит желудок и портит кровь…»
– Парри, клянусь Божьим телом, кровью и костями… Сделайте что-нибудь, черт вас подери, ведь мой французский лорд ждет!
Ибо монсеньор прибыл (окрыленный Симье с утра прилетел об этом сообщить) и рвался немедленно меня видеть – его еле-еле уговорили передохнуть после безостановочной скачки из Дувра.
– Я надеюсь. Ваше Величество увидит сердце моего господина, его пылкую любовь, которая превосходит его внешний облик, как первый день мая превосходит последний день декабря!
Que voulez-vous?
Что на это сказать?
Я хотела любви.
– Эй, трубачи! Трубите!
– Ее Величество! Ее Величество королева!
– Пригласите монсеньора! Ее Величество ждет!