Я рассмеялась, немножко громковато:
– Да будет так – победа или смерть!
Кого напомнил мне Уолсингем серовато-поблескивающей кожей и решимостью бороться в этой жизни и следующей?
О, Господи, бедного священника Кэмпиона…
Уолсингем улыбнулся почти светло:
– Скоро мы узнаем, благоволит ли нам Бог, – моряки говорят, завтра.
Робин ушел, с ним Эссекс, Рели ушел, никого со мной не осталось, кроме жалкого уродца Роберта Сесила, никого, кто бы защитил меня и спас.
Кроме тех, кто всегда меня спасал, – Бога и моей смелости…
В ту ночь я долго сидела перед зеркалом, втирала в виски борец – Господи, дай мне силу борца, чтобы выдержать испытание.
Уединясь в опочивальне, я попыталась молиться:
«Господи Боже, Бог-Отец, Отче любви, которой мне не довелось изведать. Ты вознес меня высоко, но плоть моя слаба и лукава. А теперь на нас надвигается ужасное, и негде спрятаться, и мне нужно быть сильной ради других, не ради себя. И если в день битвы я забуду Тебя, не забывай Свое дитя и дщерь, коснись моего сердца, чтобы мне вспомнить Тебя и то великое дело, которое Ты мне поручил, мою страну и весь мой народ».
Однако, если бы я смела, я бы добавила еще молитву: «0, Господи, дозволь мне быть с ними, не допусти меня умереть в одиночку!»
– С берега заметили испанские корабли, мадам, гонец прискакал и упал замертво.
– Спасибо, Роберт.
Весь тот июль в Европе бушевали шторма, свирепствовали грозы, природа негодовала на человеческую вражду.
В три часа дозорные на мысе Лизард увидели надвигающийся от горизонта ужас, море и небо почернели. Из-за края земной чаши выползал строй боевых кораблей, необъятный, необозримый, – корабли-башни, корабли-крепости, корабли-цитадели, выстроенные в правильный полумесяц рассекали волны, и столько их было, что рога зловещего серпа растянулись на семь миль.
Они шли под всеми парусами, с полным ветром, но так неспешно, что в их чинном неторопливом танце мерещилась насмешка. Под тяжестью их стенало море, ветер с трудом влачил неповоротливые громады.
И тогда же – первая жертва с нашей стороны – бедняга дозорный, подав голос, вскричал: «Господи, помилуй!», упал и умер. Но мой коротышка Дрейк, катавший шары по Плимутской набережной с другом и родичем, старым девонским морским волком Хоукинсом, лишь остановился, взглянул на небо и беспечно бросил: «Закончим игру! Испанский король любезно позволит нам доиграть».
Однако эти мужественные слова не могли скрыть великую невысказанную правду.
Все было против английских суденышек.
– Господь нам улыбается, мадам! – твердо сказал Роберт, когда прибыли вести из Лондона. – Наш флот здесь и обороняет берег, а не рыщет где-то в море, ловя свой хвост и проскользнувших мимо испанцев.
«Как советовал кое-кто из ваших приближенных», – не сказал деликатный Роберт, и не в последнюю очередь ретивый молодчик лорд Эссекс – он хотел, чтобы мы сами искали битвы, а не дожидались, пока она произойдет в свое время и в наших собственных водах.
В ту ночь страшный гордый полумесяц, не таясь, бросил якоря на Плимутском рейде. А когда на заре следующего дня испанцы проснулись, то обнаружили, что все наши кораблики выскользнули из гавани и обошли их с тыла. Как я хохотала!
– Это послужит им уроком, Роберт! – ликовала я. – Нечего было смеяться над нашими скорлупочками!
Роберт улыбнулся, однако он был очень бледен.
– Дай Бог, чтобы Ваше Величество оказались правы.
Теперь депеши прибывали через каждые полчаса-час. Ко мне их доставляли в считанные минуты – мокрые от морской воды, дождя и грязи, пота или крови.
«Мы знаем, что они возьмут курс на Кале, – писал со своего флагмана кузен Говард, – чтобы встретиться с герцогом Пармским и обеспечить прикрытие его баркам. До той поры мы можем лишь сопровождать их на разумном расстоянии, дабы избежать потерь с нашей стороны».
– Да, – говорила я, – и Бог ему в помощь!
Роберт, прикажите ему держаться поодаль!
Ибо потеря даже одного нашего корабля оказалась бы непоправимой.
Как трудно вести морское сражение на суше. Мы держались поодаль и ощущали всю убогость нашей артиллерии – ядро за ядром с грохотом и дымом вырывалось из пушечных жерл, чтобы тихо плюхнуться в море без всякого ущерба для врага. Я рыдала с досады при мысли об этой расточительности, о напрасно потраченных деньгах, о бессмысленности происходящего.
– Пусть сразятся! – рыдала я. – Может, уничтожим хоть один галион по пути к Кале!
Или мы и на это неспособны?