Те, кого зовут сегодня евреями, есть прежде всего потомки людей, заключивших беспрецедентно дерзкий и всеобъемлющий договор с Богом. Не земля или язык, не обычай или совместная жизнь, но договор, – вот что лежит в основе еврейской национальности, вот что отличает еврейство от любой другой нации, и вот, наконец, что делает его больше, чем нация. Недаром ведь племенному имени "еврей", определяющему его местожительство, но придуманному неевреями ("эбер" – "другая", та сторона Евфрата), Библия предпочитает функциональное "Израиль": "иш раах эль", т.е. "человек, видящий Бога". Ни один другой народ не подбирал себе названия по принципу своего назначения на земле, так же как ни одно иное племя не связывало свое имя с представлением о неземном.
Между тем, если и допустимо недопонимать историю избрания пришлыми из-за Евфрата скотоводами предельно изощренного способа национальной самоорганизации, т.е. историю решения евреев стать Израилем, – то в нескончаемости Израиля нет ничего непостижимого. Своей вечностью "Дом Израилев" обязан тому, что в каждом отдельном поколении каждый отдельный еврей, – кем бы он ни был и как бы мало не задумывался о своем еврействе, догадывается он об этом или нет, – лично и на свой собственный лад обновляет все тот же заповедный договор, о котором он вполне может и не знать, но который неизменно причащает его к Израилю Погубивший богов иных племен, договор Израиля с Богом был воспринят как сектантский заговор, хотя в договоре Бог обещает спасение всем, а не одним евреям. С тех самых дней человек, рожденный евреем, воспринимается как заговорщик и чужак. С тех самых дней народ Христа стал, по словам философа, Христом среди народов, – одиноким в апостольстве и мученичестве, и, кстати, с тех самых дней антисемиты всех племен "успешно" доказывают, что Христа, еврея этого, не было, но распяли его евреи.
Рано или поздно каждый еврей испытывает на себе, что неевреи относятся к нему не просто: не так, как если бы он не принадлежал к Израилю. Одни относятся с презрением, другие – с уважением, третьи – с деланным равнодушием, но все непременно как-то относятся. Его еврейство воспринимается неотъемлемой частью его существа; он – не просто человек в глазах мира, он – человек-еврей. И вот психологическое осознание этого факта каждым человеком-евреем есть не что иное как его собственно-личное обновление договора, причащающего его к Израилю, независимо – рад он тому или нет.
Итак, не человек, т.е. не просто человек, а человек-еврей.
Как всякий человек, он одержим страхом неизбежного конца, и как еврей, – страхом отверженности и одиночества. Эти условия определяют самобытность еврейского духа с его традиционными и неожиданными чертами. Как всякий человек, человек-еврей преодолевает трагедию конца самим процессом жизни, порождающим то, что называют культурой со всеми теми ее противоречиями, которые отражают противоречивость человеческого отношения к неизбежности конца. Однако в дополнение он является еще и евреем, преодолевающим трагедию своего изгойства в тех разных формах, которые отражают его отношение к своему отшельническому положению. Один полюс – бегство от Дома Израилева к "нормальным людям", с характерным трагикомическим рвением при демонстрации своей "нормальности". Другой – упоение собственной "ненормальностью", с характерной же трагикомической изощренностью при бравировании своей "избранностью".