В общем, жизнь неумолимо улучшается.
Я себе очень ярко представляю такую картину: встаю утром, отдергиваю занавеску, а на улице – коммунизм!
Как-то незаметно, сам собой сделался. И все мы так же мгновенно стали добрыми, отзывчивыми, мужчины перестали ругаться матом и начали уступать женщинам места в автотранспорте. Причем, не только пожилым.
Господи, вот бы глянуть! Хоть одним глазком!..
– Мечтаешь? – язвительно спросил знакомый голос.
Я вздрогнула, схватила тряпку и принялась яростно полировать столик, стоявший под большим полосатым тентом. В теплое время года мы выносим несколько столов на улицу перед кафе. Не потому, что внутри аншлаг. Просто на улице приятней сидеть.
Я совершила последнее движение по безукоризненной сверкающей поверхности стола, отступила на шаг и полюбовалась делом своих рук. При этом я скосила глаз в сторону на максимально возможное расстояние.
Ушел, нет?.. Не ушел.
Начальник стоял в двух шагах от меня. Чтобы выйти из узкого пространства между стульями, мне пришлось повернуться к нему лицом. Что я и сделала, постаравшись придать лицу почтительно-глупое выражение.
У меня дома над письменным столом висит указ Петра Великого, гласящий: «Подчиненный перед лицом начальственным должен иметь вид лихой и придурковатый, дабы разумением своим не смущать начальство».
А рядом с этим указом висит диплом филологического факультета Университета, похожий на некролог моему высшему образованию. Я подозреваю, что именно из-за этого диплома мой начальник так сильно меня не любит. Он начинал свою карьеру, продавая на Тишинском рынке ворованную колхозную картошку. Потом последовало назначение директором овощной базы, затем судьба вознесла его на должность завсклада дефицитных товаров. Но тут грянула перестройка, склад пропал, а вместе с ним пропали дефицитные товары. Самое печальное, что мой начальник не успел приложить к этому исчезновению свою ручку. По-моему, эта самая большая беда в его жизни. И винит он в этом «всяких грамотеев», придумавших перестройку, демократию и гласность.
В общем, винит меня.
В полемику я не вступаю. Боюсь остаться без работы.
– Здрасте, Семен Петрович, – сказала я кротко.
Ответа, как обычно, не получила. Начальник смерил меня презрительным взглядом. Начинается утренняя разминка.
– Вот! – провозгласил он язвительно. – Поздравляю! Льготы отменяют! Теперь герои труда по улицам побираться начнут! В мусорных баках рыться!
Это звучало как обвинение в мой адрес. «Добилась своего»! – говорил взгляд начальника, взиравшего на меня с отвращением.
Я не знала, что ответить на это обвинение, поэтому снова промолчала.
Минуту Семен Петрович громко дышал, как экранный любовник в порыве страсти. Но в отличие от секс-звезды тяжелое дыхание происходило у него по причине астмы. Забыла сказать, что у них с супругой, как полагается, все на двоих. В том числе и болезни.
Начальник поискал, к чему бы придраться, но не нашел. На работу я сегодня не опоздала, передник и шапочка были в идеальном порядке, нахамить клиенту я не смогла ни разу за все пять лет работы на этой безрадостной должности.
– Что стоишь? – накинулся на меня шеф после нескольких минут мучительного поиска. – Заняться нечем?
Я молчала как рыба.
Если бы вы знали, чего мне стоит это унизительное молчание! Пять лет меня сгибают и унижают за то, что я имею высшее образование, за то, что я читаю непонятные книги, слушаю не понятную моему начальнику музыку, разговариваю на грамотном русском языке и ни разу не позволила себе обматерить окружающих!
В общем, за то, что я «не простая», как выразилась кассирша нашего заведения.
И этот приговор будет висеть надо мной вечно. Без права на амнистию. Потому, что я никогда не смогу себя изменить. Да и не считаю нужным, честно говоря.
Поэтому знаю, что расплачиваться унизительным молчанием мне придется до скончания времен. До тех пор, пока я не наберусь смелости и не отправлюсь в большой мир на поиск другой работы.
Но я такая отчаянная трусиха, что вряд ли сподоблюсь на такой шаг. Отличительная черта нашего интеллигента – умение приспособиться к любым самым унизительным условиям существования. И при этом полная неспособность с ними бороться.
Вот так и я: все понимаю, страдаю, переживаю и… терплю! Терплю!
Свинство, конечно.
– Ты работать собираешься? – зловеще вопросил начальник.
– Разрешите пройти, – пискнула я.
– «Разрешите»!..
Начальник презрительно фыркнул.
– Нет, ты когда-нибудь научишься нормально говорить?! Или нет?!
Я закусила губу. Терпи, Лерка, терпи…
– Все у нее «позвольте», да «разрешите», – продолжал издеваться начальник. – Графиня в изгнании, блин! Строит из себя!
Я низко опустила голову. Плакать я давно разучилась, но моему начальнику будет приятно думать, что он довел меня до слез.
Так оно и получилось.
– О! – воскликнул повеселевший Семен Петрович, – разнюнилась! А чего ты разнюнилась, а? Тебе же, дуре, добра хочу! Нельзя же быть такой тряпкой! Стоять за себя нужно! Ладно, иди…
Он посторонился и я, наконец, смогла выйти из ловушки, в которой оказалась.
Не поднимая головы, я скользнула мимо начальства и шмыгнула в открытую дверь кафе.
Уф… Утренняя разминка состоялась. Теперь остается пережить разминку вечернюю, и трудовой день закончен.
Впереди упоительно спокойный вечер перед телевизором. А еще сегодня получка. Куплю кассету с фильмом, который давно хочу посмотреть, усядусь в кресло, налью себе чашку чая, отрежу кусочек любимого вафельного тортика…
Я вздохнула от полноты ощущений.
Нет, что ни говорите, есть в моей жизни светлые моменты!
– Лерка!
Я обернулась. Кассирша взглядом указала мне на человека, присевшего за стол. Я немного потопталась на месте, разглядывая потенциального клиента.
Что-то говорит мне, что этот человек сел за уличный столик вовсе не для того, чтобы поесть. Люди, носящие такие костюмы, в забегаловках, подобно нашей, не светятся. Они предпочитают травиться в дорогих ресторанах, так, чтобы потом не стыдно было прошептать врачу неотложки, сколько они заплатили за свой последний ужин.
– Иди! – шикнула кассирша.
И я неохотно пошла навстречу солидному немолодому господину.
Господин сидел за уличным столом и смотрел в точку перед собой. Сначала я подумала, что он любуется симпатичным брелоком с фирменным значком концерна «Тойота». Ключ от той же машины лежал на столе как пропуск в красивую жизнь. Но взгляд господина был безнадежен, как у пассажира, опоздавшего на самолет.
Ключ от дорогой машины его явно не радовал.
Я подошла поближе и застыла, держа блокнот наизготовку.
Господин упирался взглядом в стол и не обращал на меня никакого внимания.
Я кашлянула. Господин очнулся.
– Ничего не нужно, – сказал он брезгливо. – Я присел на одну минутку.
У него явно случилась какая-то неприятность. Для меня это было странно: такой солидный господин и неприятности как-то не совмещались в моем сознании. И тем не менее, солидный господин в дорогом костюме не радовался прекрасному солнечному дню наступившего бабьего лета.
– Может быть, кофе? – предложила я нерешительно.
– Не надо, – ответил господин, по-прежнему не глядя на меня.
– Кофе очень приличный, – рискнула я. – Действительно приличный.
Он поднял голову, нетерпеливо раскрыл рот, чтобы облить меня бранью. Я втянула голову в плечи, как черепаха. Но господин вдруг зацепился взглядом за мое лицо и замер с открытым ртом.
Замерла и я.
Вдвоем мы образовали выразительную группу. Помните, как у Гоголя? Немая сцена в финале «Ревизора»!
Молчание длилось несколько томительных минут. Потом господин отмер, осторожно закрыл рот и шмыгнул носом.