- Как же не оставлять,- неожиданно засуетилась сидящая рядом суровая старуха, которая держала свою руку несколько на отлете, как будто показывая рост Наполеона Бонапарта.- Как же не оставлять, ведь он же незастрахованный?
- Ну и что ж незастрахованный, - сказал сосед. - Откуда он знал, что ему такое привалит?
Суровая старуха прониклась ко мне особым сожалением. Ей, видимо, очень хотелось, чтоб я поставил себе новое крыльцо или, по крайней мере, починил забор.
- Как же ему быть-то теперь? - спросила она соседа.
Сосед посмотрел на старуху понимающе и даже несколько пренебрежительно и сказал:
- А профсоюз на что, а организация на что, а родной коллектив на что? Травма же производственная!
Старуха стала участливо сомневаться. Как же, мол, производственная, если - выходной день? Но сосед не допускал ее до сомнения.
- Всякая травма производственная, - твердо сказал он.- Всякая, если заявление, конечно, правильно написать. Можете заявление написать? А нет, так я вам помогу. Тем более что у вас правая рука. И докторша сегодня дежурит добрая - напишет, что производственная. Эх, как подфартило!
Дама, носившая нейлоновый чулок на левой руке, ждала и вдруг быстро-быстро заговорила:
- У меня, видите ли, вторая группа инвалидности. Так что, понимаете ли, меня на работу могут и не взять, потому что обо мне заботятся и пенсию мне дают. А работать мне надо. Вот я работаю, а сама думаю, как бы не попасть на бюллетень, потому, если на бюллетень я попаду, меня вполне могут уволить, поскольку у меня вторая группа инвалидности. И тут я стала маяться чирьями. Ну, маюсь и молчу, потому что до пенсии-то мне еще три года доработать надо. А мне говорят - можем вполне уволить, потому что забота о вас уже есть, потому что у вас вторая группа инвалидности. Когда сижу я третьего дня и думаю, и думаю, как бы это чирья свести. И так мне мерещится, что по столу таракан бежит. Я за этим тараканом - раз, да рукой в чайник!
- Какая степень ожога? - строго перебил сосед.
- Третья, третья,- жалобно ответила дама.
- Ерунда. И вам повезло! Неделька делов, до инвалидности дело не дойдет. А вам,- обратился ко мне сосед,- два месяца. Шутка, два месяца!
ГЛАВА ВТОРАЯ
«Расследованием установлено:
Гражданка Сименюк Анна Ивановна управляла технически исправной машиной марки «Москвич-407», № 39-69, принадлежащей ее мужу Сименюку Сергею Васильевичу, и передней частью ее сбила пешехода Прохорова Ф. Ф. Доставленный Прохоров Ф. Ф. скончался.
При внимательном наблюдении за проезжей частью, правильно избранной скорости движения автомашины и своевременном принятии мер к остановке ее Сименюк А. И. имела техническую возможность для предотвращения наезда даже при неосмотрительных действиях пешехода Прохорова Ф. Ф. Допущенное обвиняемой Сименюк А. И. нарушение статей 3, 4, 41 правил движения находится в прямой причинной связи с наездом на Прохорова Ф. Ф. и причинением ему смертельных телесных повреждений, а поэтому в действиях Сименюк А. И. содержится состав преступления, предусмотренного ч. II ст. 212 УК».
Добравшись до дому, Анютка почему-то стала наводить в комнате порядок. Она все еще удивлялась, что была на свободе, и ей казалось, что вот-вот придет «черный ворон» и увезет ее в тюрьму. А Катька ждала, и Анютка не знала, как быть: боялась звонить подруге. Ни детей, ни Сережки дома не было. Как он будет справляться с детьми, когда ее посадят? Анютка понимала, что свекровь, конечно, не бросит внуков, но как это обернется, где они будут жить постоянно - дома или у бабки? Как они вырастут без матери? Когда она вернется, Мишутка уже будет заканчивать школу, а Ирка пойдет в шестой, нет, в седьмой класс! Анютке почему-то казалось, что посадят ее на восемь лет. Почему на восемь - она не могла бы объяснить, если бы даже у нее спросили. Может быть, потому, что цифру эту она запомнила яснее всего. Но она твердо знала, что посадят ее ровно на восемь лет.
Восемь лет! Мишутке сейчас десять. Это большую часть своей жизни сыночек проживет без матери. Узнает ли он родную мать? За Ирочку она почему-то беспокоилась меньше. Она девочка. Она, конечно, будет вспоминать свою родную мамочку.
Анюткины глаза повело слезами. Ей было жаль детей, и себя, и Сережку, который будет ходить немытый-нечесаный. Как же он останется без жены? А она, Анютка, находиться там, об этом и подумать страшно, а не то что жить. Кем же она там будет? По специальности? Телефонисткой? Нужны там телефонистки, как же! Там и без телефонов, наверно, не соскучишься. И Катьке надо отдать деньги за туфли, которые уже ей совсем ни к чему...
Она будет там. А он? Сережка, муж? Неужели он так ничего и не сделает, чтобы ее выручить? Ну хотя бы ради детишек, чтобы не лишать их родной матери? А что он сделает? Ничего он не сделает. Обойдется. Ему даже лучше. Будет свободный. Захочет - так заживет, не захочет- женится. Свекровь ему поможет в этом вопросе, когда надоест с детьми возиться. Мачеху возьмет!
Эта мысль ударила Анютку беспощадно, как бампером со всего разбегу. Анютка сотряслась от ужаса и заплакала в голос, не заплакала - заревела, завыла. И бросилась из последних сил на тахту умирать от отчаянья.
А для смертельного отчаяния были у нее все основания, ибо вот уже два с половиной месяца, проживая под одной крышей в коммунальной квартире, Анна Ивановна и Сергей Васильевич Сименюки находились в состоянии расторгнутого брака и официально супругами не значились.
- Ма-а-чеху возьмет! - закричала Анютка и, заколотив кулаками о подушку, вдруг стихла и вроде бы даже вмиг уснула.
Сергей Васильевич Сименюк, войдя в комнату, первым делом строго спросил:
- Почему фара разбита?
Анютка дернулась и зарылась носом. Плечо дрожало от слабого плача. Сергей Васильевич удивился:
- Анютка! Ты что? Вмазалась? Чего ты ревешь? Заменим мы фару - делов! И крыло выстучим. Там немного, не расстраивайся...
Анютка продолжала плакать не поворачиваясь. Сергей Васильевич постоял, подумал, вздохнул и пошел на кухню. Черт их знает, баб! И чего ревет! Ну, бывает, конечно. С кем не бывает? Водит она замечательно. А может, это в нее кто-нибудь вмазал? Вмазал и уехал - ищи его теперь. Сволочь, конечно. Но как-то интересно вмазал: фары нет и бампер погнул. Чем же это он так? И, не дойдя до кухни, Сергей Васильевич накинул пальто и вышел из квартиры, стремясь поскорее посмотреть следы аварии.
Он внимательно приглядывался, одновременно соображая, как чинить левое крыло, которое оказалось мягко вдавленным, и даже подумал, что фару придется заменять целиком, поскольку даже лампочка была разбита и цоколь проскочил внутрь. Бампер покорежился легче, его можно было выровнять молотком. И проводя рукой по этому бамперу, Сергей Васильевич вдруг зацепил тряпицу, застрявшую в завороченном клыке. Приглядевшись к тряпице, он обмер, ибо тряпица была с пуговицей, а на бампере засохло бурое пятно, по которому сразу было видать, что это не краска.
Сергей Васильевич выпрямился, осмотрелся - не видит ли кто, присел и первым делом кинулся вытаскивать тряпицу, а вытащив, стал стирать пятно, которое не поддавалось. Сергей Васильевич ткнул тряпицу в снег и стер пятно снегом.
Мимо шли люди, и ему казалось, что каждый должен был спросить у него, чем он, Сергей Васильевич, собственно говоря, занимается. Но люди шли мимо, и только Бубенцова, суровая квартирная соседка, от которой ничего не спрячешь, сказала, заметив повреждения, весьма одобрительно:
- Доездились...
И прошла.
Сергей Васильевич, не бросая тряпицы с пуговицей, поднялся к себе, чувствуя, что глаза его похолодели, а в душе поселилось полное смятение.
Анютка сидела на тахте, установив локти на круглые колени, а голову уместив в ладонях, как в ухвате.
- Анютка,- тишайше спросил Сергей Васильевич, словно больную, - что ты наделала?