Он имел полное право так говорить – когда прошел первый шок, когда стало окончательно ясно, что дело швах, военное руководство наделило генерала Коллинза самыми широкими полномочиями и обещало любую помощь, в чем бы она ни заключалась. И к уединенному острову, омываемым теплыми водами океана, потянулись караваны с оборудованием и добровольцами со всего мира. Ученые, врачи, строители, техники.
А так же садовники, повара, сиделки, дворники, прачки - те, чье присутствие незаметно, а отсутствие совсем даже наоборот. Вспомогательный, так сказать, персонал. Все молодые, крепкие, здоровые люди, согласно требованию генерала Коллинза.
Уже через полтора года остров превратился в настоящий научный городок со своими лабораториями, электронными микроскопами, томографами и родильным домом… в отлично укрепленный городок, со своей армией, самолетами и кораблями. К чести генерала Коллинза, он не лез в науку, честно признаваясь, что ровным счетом ничего в ней не понимает. Свою первостепенную задачу генерал видел в том, чтобы обеспечить «этих умников» защитой и всем необходимым. С этой задачей генерал справился блестяще и теперь ждал результатов.
А дети, между тем, продолжали умирать или превращаться в «овощей» - сволочной пришелец, словно издеваясь, хранил от землян свою тайну. Даже разрезанный на кусочки, разосланный во все ведущие институты мира, он хранил свою тайну.
А женщины и мужчины продолжали стареть.
Время работало против землян. Впрочем, оно почти всегда работает «против», это равнодушное время.
***
Это случилось на седьмой год после нашествия. Открытие могли совершить кто угодно и где угодно, но совершили именно на базе Коллинза. И это было, скорее всего, закономерно – прекрасный организатор и незаурядный человек, генерал сумел заразить всех своей одержимостью, своей нацеленностью на результат и – своим упрямым оптимизмом. Мы справимся, говорил весь его вид, мы обязательно справимся. Не в этом году, так в следующем. Не в следующем, так через десять лет, но на Земле будут смеяться дети. Смеяться и плакать, шалить и проказничать, рвать одежду и дарить нам трогательные самодельные открытки. Наши дети. Нормальные дети.
- Как там дела? – устало спросила Женя Лапина.
- Отлично! – с несколько наигранной бодростью воскликнул Родерик Канн. – Все идет отлично!
Глядя на монитор, он аккуратно, стараясь не причинять боли, водил ультразвуковой насадкой по выпуклому, блестящему от геля животу жены. Младенец в утробе улыбался и время от времени взбрыкивал ножками.
- Прекрасная здоровая девчонка! Вот, посмотри.
Женя посмотрела. Потом взяла салфетку и принялась обтирать живот.
- Я думаю, что завтра ты должна лечь в изолятор, - сказал Родерик. – Мне так будет спокойнее. Да и всем нам.
Женя скомкала салфетку, кинула ее на пол и села, оправляя тунику. Лицо ее было сосредоточенным. Родерик, возясь с аппаратурой, искоса поглядывал на жену. Ему не нравилось ее настроение, но ничего поделать он не мог. Ему просто нечем было утешить любимую женщину.
- Слушай, Родди, я хочу с тобой поговорить. Как специалист со специалистом.
- Ну, давай, - осторожно откликнулся он.
Женя Лапина была молодым, но очень перспективным вирусологом. Родерик Канн – известным врачом-неонатологом и нейрохирургом. Они попали на базу Коллинза в один год, Жене тогда было двадцать четыре, Родерику тридцать три. На «Большой земле» у Жени остались родители, брат и могила племянницы. У Родерика не осталось никого.
- Я не вижу смысла ложиться в изолятор. Нет, погоди, выслушай меня! – Женя повысила голос, видя, как вскинулся Родерик. – Я сейчас говорю не как беременная истеричка, а как исследователь, которого уважают и к мнению которого прислушиваются. И я считаю, что вся эта затея с искусственными стерильными условиями никуда не ведет. Она уже провалилась, понимаешь? Ни у кого не получилось… да и не может получиться.