«Это подлость! – закричала я. – Это из-за них я стала такой! Из-за этого дурацкого правила! Я что, выбирала? Или моя мама? Мой папа? Почему именно я? Почему не кто-нибудь другой?»
Я еще что-то кричала, что-то обидное и несправедливое, я металась по комнате и проклинала пришельцев, людей и Ваньку, я ненавидела всех, я жалела себя… а в глубине души понимала, что дело не в этом. Меня лишили иллюзий, вот что. Меня вырвали из моего мира, специально для меня придуманного мира, и ткнули мордой в реальность - грубо, жестко, насильно. И пусть я сама этого хотела… но нельзя же – так! Вы же взрослые, умные! Почему вы не удержали меня на краю, зачем вывалили на меня это знание? С которым я не знаю, что мне теперь делать?
«Знаешь, Сильвия, - после долгого молчания сказал Ванька. – Иногда лишить человека выбора – это благо. И всегда большая ответственность»
Я не поняла о чем он, а переспрашивать не стала. Я вспомнила, что Ванька и сам – первенец.
***
А много-много лет назад в далеком заснеженном городе один врач глубоко задумался, глядя на экран энцефалографа.
Глава 10
Глава 10
Отделение все провоняло камфарой. Резкий тяжелый запах въелся в стены, в волосы и одежду людей, он стал неотъемлемой частью воздуха, которым дышали пациенты и персонал. А что поделаешь? Камфарный спирт – отличное средство от пролежней… для тех, у кого нет противопролежнего матраса и индивидуального массажиста.
Виктор, отдуваясь после подъема по заслякощенной лестнице с вытертыми ступенями, толкнул дверь в палату. Запах резко усилился. Как они тут все не позадыхались еще? – в который уже раз подумал он. Надо окно открыть.
Он всегда открывал окно, когда приходил к Кириллу.
В палате, переоборудованной из школьной рекреации, было сорок коек, выстроенных в один длинный ряд, и койка Кирилла выделялась в этом ряду так, как выделяется единственный зуб на голой десне. Она бросалась в глаза.
Сорок коек. Сорок неподвижных тел. Сорок капельниц, подключичных катетеров и назогастральных зондов. И только один энцефалограф. И только один врач, замерший напротив энцефалографа.
И тот лишний, в который уже раз подумал Виктор. Зачем он вообще нужен? Кир ничем не отличается от сотен тысяч других «овощей», то же «плато»: ровное, безнадежное, серое… И лишь иногда – всплески, провалы… Врач, который ничем не может помочь… и которому никто не поможет…
… «Когда человек возбужден или насторожен, альфа-волны замещаются низковольтными нерегулярными быстрыми колебаниями. Увеличение бета-ритма при снижении альфа-активности может свидетельствовать о росте психоэмоционального напряжения, появлении тревожных состояниях – при закрытых глазах. Снижение альфа-ритма при одновременном повышении тета-ритма свидетельствует о проявлении депрессии - при закрытых глазах»…
- Привет, - сказал Виктор, сгружая объемную сумку на пол. – Ну, как тут у нас дела?
Не сразу, но врач обернулся. На круглом лоснящемся лице сосредоточенность медленно сменялась радостным оживлением.
- П`инёс? Ф… фс…
- Все, - успокаивающе произнес Виктор. – Все принес. Как доваривались. Вот, смотри. – И он рывком распахнул сумку.
Ребята из «Вектора», думал он, глядя, как врач вытаскивает из сумки спутанные комки проводов, ребята из «Вектора» утверждают, что вакцина эффективна и для взрослых. Во всяком случае, некоторые дементы вернулись на свой прежний уровень.
Виктор многое бы отдал, лишь бы это оказалось правдой. Да что там многое – он бы все отдал, ни задумавшись ни на секунду. Лишь бы этот человек, бледная тень того, прошлого человека, вновь стал прежним Сергеем Батуриным, язвительным умницей, не признающим никаких авторитетов, космополитом и бессеребренником.
Мой брат гений, смеялась Таня, обыкновенный сумасшедший гений. А я – посредственность. И тебе придется смириться с тем, что в науке я – ноль без палочки, обыкновенный работяга, трудолюбивый и без амбиций. Ерунду говоришь, сердился Виктор. Во-первых, ноль увеличивает любое число на порядок. А, во-вторых, я женюсь не на науке, а на любимой женщине. Ты родишь мне троих детей, мы будем жить долго и счастливо и умрем в один день. Не загадывай, улыбалась Таня, а то не сбудется.