Шурин, сволочь, ничего не сделал, чтобы образумить Таню. Наоборот, он словно с цепи сорвался, и не успел Виктор опомниться, как комната Кирилла оказалась вся забитой неведомой аппаратурой, которая жрала уйму электроэнергии.
Занятый работой и моральными терзаниями, Виктор проморгал момент, когда все изменилось. Да и не было его, момента этого, просто жизнь шла своим чередом, плелась нога за ногу год за годом…
… В тот день он пришел с работы рано и с порога услышал громкие возбужденные голоса. Говорили почему-то по-английски. Недоумевая, Виктор скинул ботинки и, на ходу стягивая куртку, поспешил на шум. Разговаривали в комнате Кирилла. Таня что-то сказала, раздался взрыв смеха – смеялись двое мужчин, от души смеялись, со вкусом, так, как никто не смеется рядом с безнадежно больным. Виктор рывком распахнул дверь и замер на пороге.
Кирилл сидел в инвалидной коляске, его голый череп был густо утыкан присосками и опутан проводами; провода свешивались на лицо, на плечи, тянулись в разные стороны к каким-то приборам, названия которых Виктор знать не знал. Рядом стояли трое: Таня, Сергей и какой-то незнакомый мужчина, плотный, черноволосый. Все они уставились на монитор ноутбука, на лицах застыло выражение нетерпеливого ожидания, предвкушения чего-то приятного.
- Хвос-тик по-те-ря-ла, - наклонившись к ноутбуку, прочитала Таня, и все опять засмеялись, как будто это была лучшая шутка на свете.
- Что здесь происходит? – сердито спросил Виктор.
Все еще смеясь, Таня подняла на него блестящие глаза.
- Папаша! – заорал Сергей, бросаясь к Виктору, распахивая руки как для объятия. – Иди, папаша, поздоровайся с сыном!
- Здравствуйте, мистер Попов, - с сильным американским акцентом вежливо произнес черноволосый и слегка кивнул.
- Это Дик, - Сергей обхватил Виктора за плечи, затащил в комнату. - Дик, подвинься… чертова теснотища, не пройти не проехать… Ну, давай! Скажи – здравствуй, Кир! Давай, давай, папаша, не тушуйся!
Все смотрели на него, и Виктор, чувствуя себя дурак дураком, послушно повторил:
- Здравствуй, Кирка.
На мгновение вспыхнула безумная мысль – Кирилл научился говорить! он сейчас ответит! скажет «Здравствуй, папа», но ничего не произошло, лицо сына продолжало оставаться безучастным, не дрогнули губы безвольно открытого рта, в глазах не мелькнуло и следа мысли…
- Вы… - закипая, начал Виктор. – Вы тут все…
На него никто не смотрел. Все трое уставились на экран ноутбука, напряженно, затаив дыхание, и Виктор, ощущая в душе страшную горечь разочарования, посмотрел тоже.
На белом поле открытого текстового файла медленно, одна за другой, возникали буквы. «Д». «Р». «А».
«Драсту пап» - складывались буквы. – «Как утебч дила»
Здравствуй, папа. Как у тебя дела?
Виктор несколько раз перечитал фразу, не веря своим глазам, не понимая, что только что стал свидетелем чуда, отвергая саму возможность чуда…
- Тань, - чувствуя, как слабеют колени, проговорил он. – Тань, это что? Это… он?
Смеясь и плача, Таня бросилась к мужу, прижалась, он машинально обнял ее, а сам все смотрел на Кирилла и видел не беспомощное тело, а разум, заключенный в тюрьму… каждый день, год за годом, без права помилования… Тебе было страшно, малыш? Ты пытался достучаться до нас, ты, наверное, криком кричал: вот он я! я здесь! – но тебя никто не слышал, тебе отказывали в самой возможности мыслить, ведь этого просто быть не могло, и если бы не мама…
В голове словно сработал какой-то датчик, ситуация полностью сложилась и предстала перед Виктором с такой пронзительной, беспощадной ясностью, что он задохнулся от ужаса.
- Таня, - сказал он и заплакал.
***
Они сидели за столом. Втроем – Таня осталась с Кириллом - Виктор, Сергей и Дик. «Ричард Бёртон, профессор кафедры нейрокибернетики Массачусетского технологического, - представился американец. – Пожалуйста, называйте меня Диком». На столе стояла початая бутылка водки и какая-то закуска; одна пустая бутылка валялась под столом и с раздражающей регулярностью подкатывалась Виктору под ноги. Трезвый, как стеклышко, Виктор машинально выпивал, когда наливали, машинально закусывал и – слушал. Слушал историю битвы за сына, за его сына, в которой он не участвовал и о которой даже не подозревал.