Мальчуган устал, повидимому. Я снова надел на него рубашонку, поправил его импровизированную постельку и укрыл его своим дорожным пледом. Еще раз он вскинул на меня глазки из-под отяжелевших век и затем тихо, блаженно уснул. Мне пришлось низко нагнуться над ним, к самому личику, чтобы расслышать его тихое, нежное дыхание. Длинные, тонкие ресницы закрывали все нижнее веко, бросая далеко тень на щечки. В уголках рта дрогнуло раза два, повидимому, под влиянием сновидения. На лбу под нависшими прядками волос выступили маленькие, блестящие, как жемчужинки, капельки пота; я не решался вытереть лобик, чтобы не разбудить его.
Мае вспомнилось вдруг, что я ведь решил было отвезти его в полицию. Неужели я действительно думал эту гадость? О, да, всего полчаса тому назад... Как далеко это отодвинулось теперь! Отвозить я его, конечно, не буду. Для этого я должен во всяком случае и вполне точно знать, куда его денут. Куда вообще девают таких ребят, которых доставляют в полицию? И почему бы мне, в сущности, не оставить его у себя? Так же, как канарейку... Разве он не такая же осиротелая, выпавшая из гнезда птичка? И разве нет у меня права на него, больше чем у кого бы то ни было, за то, что я накормил, напоил, обогрел его?
И это вовсе не вопрос пустой чувствительности: по меньшей мере такое же значение представляет он и с точки зрения филологической. Ведь этот спящий карапуз — превосходный, необходимый, неоцененный сотрудник для моей работы на соискание премии. Ведь мне стоит только изо дня в день наблюдать его, следить за тем, как развязывается мало-по-малу его язык, как превращается этот лепет эти „а-э... э-э“ в членораздельную речь, как протягиваются все чаще и крепче нити его мышления к речи, — и я получу драгоценный материал для моей конкурсной темы, но и ни с чем несравнимый материал для решения старой, старой, изначальной загадки происхождения языка.
Ему совсем не следует покидать меня, моему маленькому сотруднику! Если быть вполне добросовестным, я должен сознаться, что я нуждаюсь в нем гораздо больше, чем он во мне. Настолько, что меня уже не пугала даже советница консистории с ее строгим острым носом и серыми глазами. В конце концов она ведь мне не жена и не теща, а от ее чашек чая по воскресеньям я превосходно могу и отказаться. О случае, подобном настоящему, с г-жей советницей вообще нечего было и думать посоветоваться, — тут нужна была действительно христианская женская душа, — и я вспоминаю о жене моего друга врача, профессора Гейленбурга. Да, эта поймет и поможет мне придумать, как устроить, чтобы сохранить при себе подкинутого мне маленького сотрудника-филолога. Она недалеко живет, на Лютцовштрассе, я успею съездить, пока мой мальчик проснется. Быть может, даже моя добрая приятельница...
Неистовый звонок с парадного хода. О, чтоб их... разбудят мне крошку! Я выскочил на цыпочках в переднюю, отпер дверь — Цецилия Верджбинская!
— Отдайте мне дитя мое, моего мальчика! Куда вы его девали? — и окинув обезумевшим взглядом переднюю, она хотела, ринуться в кабинет.
— Не кричите, негодная вы женщина! Замолчите сию же минуту!
— Ребенка отдайте мне, мальчика моего! О, г. профессор, добрый г. профессор... ведь он у вас еще? — и она скова, как прежде, грохнулась на пол и ловила мои руки своими холодными, как лед, дрожащими пальцами.
— Если вы перестанете кричать, вы его получите, — он здесь, спит там в кабинете.
— Слава Богу Милосердному... Спасителю! — и она еще сильнее начала дрожать всем телом, но, повидимому, от радости и слезы старалась сдерживать.
— Да, теперь вы языком о Спасителе мелете, а полчаса тому назад вы бросили вашего ребенка и сбежали. Он мог надорваться на смерть от крика... Ах, вы — злая, бессердечная!..
— Ох, правда, барин... я сама это все говорила себе, когда бежала вдоль канала... Оттого я и пришла. Разве я сама не понимаю?.. Но куда же мне с ним было, Боже мой, в такой холод! Ни одного пфеннига в кармане. В угол, где я жила с ним, не пускают больше, — я уже неделю платить за угол не могла. В последний раз, что получила за обручальное кольцо, я каждый день покупала мальчику метр самого лучшего цельного молока, я себе два хлебца вчерашних, их отдают за 3 пфеннига вместо 4-х. Да, я бросила его тут у вас... но на дворе такой холод... для ребеночка такой холод, г. профессор...