Она развернулась и исчезла.
В ледяном молчании Борис обогнул коллегу и, поскольку коридор был слишком узким, чтобы они могли идти рядом, не натыкаясь друг на друга, слегка его толкнул. Отошел на несколько метров, потом развернулся и уставил на Максима обвиняющий палец.
– Не торчи здесь, понятно? – сухо бросил он.
Максим коротко кивнул в ответ и подождал, пока Павловски дойдет до кабинета, прежде чем решился двинуться с места.
Он по-прежнему задавался вопросом, почему младший лейтенант не разоблачил его перед начальницей. Может, зафиксировал его промах в уголке памяти, чтобы позже нанести ответный удар?
Максим прошел через помещение бригады, и никто не заметил его присутствия. Иногда ему казалось, что он превратился в неприкаянную душу, эктоплазму, взыскующую покоя на небесах. Конечно, он был не слишком говорлив и не слишком приветлив, но вполне трезво оценивал собственную натуру и знал, что может быть верным и преданным другом, если решит, что человек достоин его доверия. Он не участвовал по-настоящему в общественной жизни казармы, поскольку выбрал, пусть и за счет существенного сокращения своих доходов, проживание «у штатских», в отдалении от нервного узла бригады в Анси. Нельзя не признать, что корпоративный дух превращал жандармов в совершенно особую категорию среди сил охраны порядка, но, с его точки зрения, излишне тесное соседство и практически несуществующая личная жизнь не делали его как копа лучше – скорее наоборот. Ему необходимы были покой, одиночество, возможность разобраться с самим собой.
Только Эмме удавалось пробиться сквозь крепкий панцирь Максима Монсо, и он часто укорял себя за то, что иногда забывает: не считая Анри Саже, только она была его единственным другом.
Максим прошел мимо стола молодой женщины, и та послала ему улыбку.
– Что еще ты вытворил? – спросила она почти насмешливо.
– Я только хотел посмотреть вблизи, как выглядит наш подозреваемый, – пробормотал он.
– Говорю ж тебе, он торчок. Через полчаса, не больше, его начнет бить колотун и он станет умолять нас о дозе, – уверенно предсказала она.
– Его уже бьет колотун…
– А это «холодильник» действует. Подожди немного и сам увидишь!
Он поднял глаза и посмотрел на рабочий стол молодой женщины: отложенные в сторону досье, журнальчики с разными кроссвордами, фотография ее брата-близнеца, стакан, набитый ручками с изгрызенными колпачками, и экран ее компьютера, чье голубоватое свечение бросало необычный отсвет на ее золотистую шевелюру. Одна деталь привлекла его внимание. Она это заметила:
– На что ты так пялишься?
Зрачки бывшего напарника расширились, капли холодного пота уже стекали по спине. От адреналина, который распространялся по всему телу со скоростью участившегося сердцебиения, кружилась голова. Он боролся, стараясь не потерять сознание и не дать поглотить себя вихрю мерзких воспоминаний, которые похоронил в самой глубине сознания. Через минуту он нашел наконец силы выдавить несколько слов:
– Эмма, где это нашли?
– В кармане подозреваемого. У него было только это и автобусный билетик.
Максим застыл, словно загипнотизированный черным логотипом на белом фоне, отпечатанным на визитной карточке. Ему была слишком хорошо знакома эта отвратительная буква в обрамлении дьявольского треугольника: это был символ самых мрачных часов его жизни.
Было ли это простым совпадением или адресованным именно ему посланием, которое доставил странный субъект, твердящий свою извращенную мантру?
Молодая женщина, решив, что у коллеги, возможно, сейчас начнется паническая атака, крепко вцепилась в его плечо.
– Максим, ты в порядке?
Вместо ответа он покачал головой и схватил прозрачный пластиковый кармашек, в котором лежала визитка.
Не успела Эмма его остановить, он был уже далеко, перед дверью кабинета лейтенанта Ассии Ларше.
Пластиковый кармашек чуть не выскользнул из взмокшей руки; Максим сделал глубокий вдох и трижды постучал по деревянной панели.
– Войдите! – громко откликнулась Ассия.
Медленным, но решительным жестом Максим открыл дверь и оказался лицом к лицу с той, чьего взгляда избегал все утро.
Идеально гладкое, смуглое лицо Ассии хранило непроницаемое выражение, однако он заметил легкое подергивание век. Плохой знак.
Он нарушил молчание, начав спокойным голосом:
– Думаю, меня следует приписать к одной из групп, ведущих расследование.