В общественном мнении выигрывал Антиген. Он вёл себя более сдержанно и демократично. Он не позволял себе разъезжать по улицам города на повозке, запряжённой рабами. Его пастухи не грабили путников, так как им давали одежду, а Дамофил, отказывая в ней, толкал пастухов на преступления. Ни один путешественник не мог показаться в окрестностях Эяны без охраны.
Несмотря на вражду, Дамофил и Антиген, как добрые соседи, являлись друг к другу в гости.
Я не буду утомлять вас рассказом о том, как был накрыт стол, как стали собираться гости, какие произносились речи. Начну прямо с Эвна, в этот день поразившего всех нас.
На нём развевался длинный пурпурный хитон, подпоясанный узорным поясом. На ногах были сандалии с серебряными застёжками. Сириец низко поклонился гостям. Антиген радостно улыбался. Фокусник следовал его наставлениям и был почтителен.
Эвн подошёл к столику. Глиняные тарелки прилипали к его рукам и вновь оказывались на столе. Вино не выливалось из опрокинутых фиалов. В воздухе мелькали платки, ножи и другие предметы. Гости награждали фокусника аплодисментами.
Но что это? По знаку Эвна внесли хозяйское кресло. Фокусник расположился на нём с той величественностью, которая приличествует царю. Вот он скрестил свой взгляд с одним из гостей. Тот молча поднялся и принёс Эвну яблоко. Небрежно поблагодарив его, Эвн обратил свой пронизывающий взгляд на другого гостя. Тот также молча поднёс Эвну фиал.
Мы, рабы, затихли. Игра становилась всё более опасной. Эвн шёл по краю пропасти. Он обращался со знатными гостями как со слугами. Удивительно, что никто из них не мог перечить его воле.
Очередь дошла до Антигена.
— Подойди ко мне, раб мой! — приказал Эвн.
Это была шутка, выходящая за всякие границы. Поэтому в зале наступила такая тишина, что можно было услышать жужжание мухи.
Антиген побледнел. Яростный окрик готов был уже вырваться из уст, но его взгляд встретился со взглядом Эвна. Выражение лица у Антигена мгновенно изменилось. Он как-то весь обмяк, ссутулился и, опустившись на ложе, сказал мирно:
— Верю тебе, Эвн! Ты станешь царём! Только не забудь о тех, кто делал тебе добро.
Так Эвн приобрёл над Антигеном власть, странную и непонятную. Сириец не злоупотреблял ею и вёл себя как подобает вести рабу, но и Антиген не осмеливался подымать на Эвна руку или унижать его достоинство.
Слух о необыкновенных способностях Эвна перешагнул за ограду дома, и вскоре во всей Энне и её округе не было раба, который не слышал бы о сирийце и не мечтал о встрече с ним. Рабов не занимала ловкость, с которой Эвн выполнял свои фокусы. В их глазах Эвн был не фокусником, а человеком, связанным со сверхъестественными силами и обладавшим властью над ними. Уже в самом его имени Эвн — благословенный, — по их мнению, заключалось нечто таинственное. Я сам слышал, как его матерью называли богиню Дёметру. Говорили, что она отпустила своего сына на землю, чтобы он наказал жестоких господ и дал рабам свободу.
Стоило кому-нибудь из нас выйти в город, как тотчас нас окружала толпа невольников. На нас смотрели так, словно мы были посланцами богов.
«Где Эвн? Что он делает? Как его увидеть?» — сыпались вопросы.
Отношение рабов к Эвну меня не удивляло. Людям надо во что-то верить, особенно если жизнь не даёт им радости.
Странным казалось поведение самого Эвна. Почему он избегал встреч со своими почитателями? Почему он не делал ничего, чтобы утешить, поддержать их? Что это? Эгоизм? Или просто непонятный мне расчёт?
Мне всегда казалось, что в профессии фокусника есть что-то легковесное, шутовское. Но Эвн не был обычным фокусником. Он напоминал скорее жреца, восточного мага. Я слышал, что среди них есть люди, обладающие высшей мудростью. Величайшие философы не стыдились называть себя их учениками. Египетские жрецы обучили Фалеса[4] геометрии, а вавилонские маги — астрономии. Но у них, видимо, оставалось немало тайн, которых они не раскрывали никому. Я слышал, что они заставляли говорить статуи богов, совершали другие чудеса, приводившие в исступление легковерную толпу. Кажется, Эвн был причастен к тайным знаниям восточных магов.
Неудивительно, что меня потянуло к Эвну. Да он и сам шёл мне навстречу. Не знаю, нуждался ли он в моей дружбе или ему была просто важна моя помощь. Я охотно оказывал ему различные мелкие услуги, значение которых мне стало ясно не сразу. Я встречался с невольниками Дамофила и передавал им клочки папируса, исписанные — странными буквами. Кажется, это были иудейские письмена, понятные не только иудеям, но и сирийцам. Однажды я спрятал у себя в каморке кожаный мешочек, в котором, судя по металлическому звону, были монеты.