- Прости, что?
- Твое общество я всегда считал изысканным. Из-за этих дурацких пальм мне пришлось раньше времени сдавать сессию, линял, как последний идиот, залечивал наших фригидных доцентш, машину матушка пообещала купить, пропилила все-таки своего Бельмондо.
- Каких доцентш?
День второй.
Честный отдых, ленивый завтрак на залитой солнцем террасе, щебетание птиц, радостный визг детишек. Кажется, первый спазм усталости проходит, и глаз начинает потихоньку видеть цвета, ухо различать звуки. Мариночка мирно беседует со мной за завтраком, пока Жан-Поль плещется в лазурной воде бассейна, мастерским глотком осушив высокий стакан свежевыжатого грейпфрутового сока. Беседует о лечебном курорте, где чудесные медсестры чудесными своими ручками делают чудесные массажи, жемчужные ванны и промывания кишечника, без которого в наши годы - никуда, о Лазурном Береге и Ницце, где скука, но, правда, очень полезная для стремительного омоложения.
Все как по книжке - и купание в море, и прогулки по берегу, и королевские креветки на обед, и послеобеденный сон, и чтение детектива в тени белоснежного зонтика с надписью "Мальборо" под плеск волн и льющегося из динамиков еле слышного "Besa me".
У меня чуть загорели щеки, разгладилась кожа и заблестели глаза. Вечером даже захотелось одеться, накраситься и спуститься в бар, выглядеть по полной программе. Не для флирта, конечно, а просто для того, чтобы чуть-чуть распрямиться и на мгновение почувствовать себя нормальной среднестатистической белой женщиной.
Сижу с большим удовольствием в черном коктейльном платье и открытых туфельках и потягиваю свой "Кампари-оранж", краешком глаза наблюдая за бесформенными соотечественниками-самцами, как бы небрежно запускающими пальцы между ягодиц послушно вытанцовывающих с ними белокурых нимф.
И тут появляется Марк - скучный, раздраженный, в несусветных темных очках, черной лайковой куртке, одетой на голое, чуть загорелое тело. Джинсы аккуратно разорваны на бедрах и коленях, - кажется, кто-то специально скальпелем резал их, стремясь обнажить красивые крепкие юношеские ноги.
- А знаешь, как маманя называет своего Бельмондо? Моn amour. Ты когда-нибудь учила французский, ну-ка, попробуй выговорить.
- Учила в университете. Проблемы нет, повторю легко - моn amour, моn amour, моn amour.
- Красиво это у тебя выходит, получше, чем у меня.
Плавным движением пропускает под собой табурет, садится на него верхом, заказывает джин-тоник и вперивается внезапно опустевшим взглядом, еле различимым за очками, в клип, мелькающий над стойкой.
- С мамой что ли поругался?
- Еще чего, - отвечаешь ты, не переводя на меня взгляда, - просто я сегодня злой.
Этот фамильярный тон поражает меня. Мы не виделись несколько лет. Всякий раз, когда я приходила на день рождения к Мариночке - всегда пышный, парадный, статусный, с эксклюзивными напитками в эксклюзивных бокалах и эксклюзивными гостями - Марка спроваживали к бабушке, чтобы не мешался и не слушал ненужных разговоров. Так он и зафиксировался в моей памяти - капризным, визгливым балованным мальчуганом, долговязым и несуразным, пахнущим едой, вечно расстраивающим Мариночку - маму, наполненную правилами хорошего тона.
Теперь в моей голове возникло замешательство. Дорогой афтер-шейв, и показные свобода и любопытство, с которыми он откровенно разглядывал нас, странных взрослых.
Конечно, он может говорить мне "ты", как раз по праву мальчишки, которого я знаю с пеленок, но не говорить же мне теперь ему, что "хорошо бы нам перейти с вами на "вы", молодой человек", глупо как-то. Но неловко ужасно.
- Сама-то ты как? - спрашивает Марк, по-прежнему не отрываясь от телевизора.
- Я нормально. Как ты знаешь, вся в работе, чего, впрочем, и вам желаю, злой мальчик. А что у тебя за очки?
- Это не очки, - говорит он вдруг с вызовом, - это очень дорогая вещь. Последний рэй-бэн, стекла с тройными фильтрами. А тебе что, не нравится?
- Не нравится. У тебя в них вид дурацкий, да к тому же здесь темно, видишь-то в них как - с подробностями или в общих чертах?
- В подробностях. Вот платьице у тебя от Армани, это я вижу, хорошее, но прошлого сезона, на худой конец, вот так выйти потянуть "кампари" сгодится. А вот с колготками, ты уж меня прости - полный прокол. Такие колготки может себе позволить только бабушка русской революции. У тебя в них ноги в два раза короче и икры не такие сексуальные.
- Что? Икры?
Чувствую, что краснею. Сажусь по-другому. Прикрываю колени сумочкой.
- И еще я кое-что вижу. Вот тебе сколько, лет сорок? Ты прости, я знаю, что у вас глупые предрассудки, и об этом говорить не принято. Но ты выглядишь такой несчастной, как выглядят либо в девятнадцать, либо в восемьдесят пять. Я знаю, что все вы бесконечно страдаете, что занимаетесь якобы ерундой только ради того, чтобы не считать копейки. Но и заниматься ерундой вы не умеете, и деньги тратить тоже. Знаешь, ты ведь красивая женщина. Я - мужчина и могу позволить себе это сказать. Но когда на тебя смотришь, такое ощущение, что кто-то долго тебя жевал, и теперь уже невозможно понять, какой ты была раньше - клубничной или апельсиновой.
- Марк, ты спятил.
- Наверное. Просто сказал, что думал, по праву молодого, зеленого и недозревшего. Если обидел, прости - не хотел.
Пауза длиной, кажется, в битый час. Встать и демонстративно уйти? Отшутиться? Сказать, наконец, что вам, пышноволосым юношам с неуемной уверенностью в себе, и девушкам, умеющим естественно усесться в мини-юбке верхом на стул, очень повезло, что в вашей жизни не было длительной и мучительной эволюции, что вы сразу вылупились вот такими готовенькими, вам не надо было заниматься перерешением ваших судеб, для вас Армани и джин-тоник так же естественны и знакомы, как таблица умножения. Или просто опустить его? Сказать: "Ты сначала заработай свои первые пять тысяч, а потом рот отрывай"?