— Если б я написал им, они, конечно, выслали бы мне на дорогу, Но они все болеют, а теперь и дела у них пошатнулись. Зятя обобрал его компаньон. Мне не хотелось вводить их в лишние расходы. Я знал, что как-нибудь доберусь, и написал им, что у меня хватит на проезд до Солт-Лейк-сити. Сестра у меня красавица, редкой доброты женщина. И очень ко мне привязана. Очевидно, я начну работать у шурина и со временем изучу дело. У сестры две девочки, обе моложе меня. Младшая совсем еще ребенок.
Из всех моих замужних сестер, которых я рассеял по разным городам Соединенных Штатов, более всего близка моему сердцу сестра в Солт-Лейк-сити. Это, можно сказать, вполне реальная личность. Рассказывая о ней, я воочию вижу ее, ее мужа водопроводчика и их маленьких девочек. Сестра — видная, рослая женщина с добрым лицом и заметной склонностью к полноте, — ну, знаете, одна из тех милых женщин, которых невозможно вывести из себя и которые славятся своим умением печь всякие необыкновенно вкусные штуки. Она брюнетка. Муж ее — тихий, покладистый человек. Иногда мне кажется, что мы с ним старинные приятели. Как знать, быть может, когда-нибудь я повстречаюсь с ним. Ведь мог же тот старый моряк припомнить Билли Харпера! Так и я не теряю надежды когда-нибудь встретиться с мужем моей сестры, живущей в Солт-Лейк-сити.
Зато я совершенно уверен, что никогда не увижу во плоти моих многочисленных родителей, а также бабушек и дедушек, — да и не мудрено, ведь я неизменно спроваживал их на тот свет. Мать моя преимущественно умирала от сердца, хотя иной раз я отделывался от нее при помощи таких болезней, к^к чахотка, воспаление легких или тиф. А если бы полицейские чиновники в Виннипете вздумали утверждать, будто у меня в Лондоне есть бабушка и дедушка и будто они благополучно здравствуют, так ведь это бог весть когда было, — сейчас можно уже с полной уверенностью сказать, что они давно умерли. Во всяком случае, писем от них я не получаю.
Надеюсь, моя добрая покровительница из города Рено, прочтя эти строки, простит мне некоторые уклонения от истины и добропорядочности. Я не каюсь — и не вижу для этого никаких оснований. Юность, жизнерадостность и жажда приключений привели меня к ее порогу. Встреча с ней очень много дала мне. Она показала мне естественную доброту человеческого сердца. Надеюсь, что и ей эта встреча пошла на пользу. Во всяком случае теперь, когда эпизод этот встанет перед ней в новом, истинном свете, она, быть может, посмеется от души.
Но тогда мой рассказ не вызвал у нее никаких сомнений. Она уверовала в меня и в мое семейство, и ее крайне заботила предстоявшая мне нелегкая поездка в Солт-Лейк-сити. Эта ее забота чуть не наделала мне беды. Когда я собрался уходить, нагрузившись припасами и рассовав носки по карманам, отчего последние заметно оттопырились, она вспомнила о племяннике или дальнем родственнике, возившем почту: он должен был этой ночью проследовать через Рено в том самом поезде, в котором мне предстояло путешествовать зайцем. Как это кстати! Она проводит меня на станцию, расскажет ему мою историю, и он заберет меня к себе в почтовый вагон. Таким образом, я в полной безопасности и без особых затруднений доеду до Огдена, а оттуда рукой подать до Солт-Лейк-сити. Сердце у меня упало. Она со все возрастающим увлечением развивала мне свой план, а я слушал ее со стесненной душой и делал вид, что в восторге от этой удачи, разрешающей все мои затруднения.
Нечего сказать, удача! Мне надо было в этот же вечер сматываться на запад, а тут ни с того ни с сего отправляйся на восток! Это была форменная ловушка, а между тем у меня не хватало мужества сказать своей покровительнице, что я самым бессовестным образом надул ее. И вот, прикидываясь, что я счастлив и доволен, я тщетно ломал голову в поисках выхода. Но положение было самое безвыходное: она вознамерилась самолично посадить меня в почтовый вагон, а там этот ее родственник железнодорожник должен будет доставить меня в Огден. Вот и изволь потом всеми правдами и неправдами пробираться назад через пустыню, которая тянется в этих местах на сотни миль.
Однако счастье благоприятствовало мне в этот вечер. Добрая женщина уже собиралась надеть шляпу, чтобы отвести меня на станцию, но вдруг спохватилась, что все перепутала. У ее родственника железнодорожника недавно изменилось расписание, и его не ждали в Рено этой ночью — он должен был приехать лишь через двое суток. Итак, я был спасен, ибо какой же нетерпеливый юнец согласится отложить выполнение своих планов на целых двое суток! С самонадеянностью молодости я заверил свою добрую покровительницу, что доберусь до Солт-Лейк-сити скорее, если выеду сегодня же, и расстался с ней, провожаемый ее благословениями и сердечными пожеланиями, которые еще долго отдавались в моих ушах.
Но каким сокровищем оказались ее гарусные носки! Я убедился в этом той же ночью, путешествуя зайцем в поезде дальнего следования, державшем путь на запад!
РАССКАЗ СТАРОГО СОЛДАТА
Перевод В. Быкова,
под редакцией И. Гуровой
Времена тогда были необычные, и приключения случались не только на фронте. Во время войны кое-какие из наиболее поразительных происшествий произошли со мной дома. Видишь старый кольт, который висит возле моей сабли? Он был при мне все пять лет, пока я служил в армии, не раз помогал мне благополучно выбраться из скверной переделки.
В 1863 году мне дали тридцать дней отпуска, чтобы я повидался с родными и заодно навербовал солдат. Это мне удалось, и к концу отпуска я подобрал человек тридцать таких, кто не прочь был вступить в армию. Очень мне хотелось завербовать одного молодого парня — он-то был не против, да только отец никак не желал его отпустить. Он твердил одно: надо убирать кукурузу, и без Хайрема он тут не обойдется. В конце концов он все-таки уступил, когда Хайрем обещал отдать ему ту тысячу долларов, которую выплачивали новобранцам. Но и тут старик Зек сказал, что согласится, если я помогу им управиться с кукурузой.
Мои тридцать дней истекли, но я в ту пору был молод, беззаботен, и это меня не беспокоило. Я знал, что и другие новобранцы хотят задержаться до конца уборки, и, кроме того, думал, что ничего со мной не сделают, когда я явлюсь в свой полк с тридцатью дюжими молодцами. А потому я взялся за дело, и через две недели вся кукуруза старого Зека была убрана, и я мог отправиться в путь.
Мы купили билеты и на следующее утро должны были сесть в Рок-Айленде на поезд в Куинси. Там моим ребятам предстояло дать присягу, получить свою тысячу долларов и прославить родные места таким большим числом новобранцев. Однако, самовольно продлив свой отпуск, я забыл об одном — о начальнике военной полиции. Этих начальников все презирали даже больше, чем собачников. Они были обязаны ловить дезертиров, а так как за каждого арестованного дезертира им платили по 25 долларов, они, понятно, старались своего не упустить. Если бы они хватали только настоящих дезертиров, к ним бы не относились с такой неприязнью, но они постоянно портили жизнь честным солдатам, которые были виноваты только в том, что по легкомыслию слишком загостились дома. Начальник военной полиции в нашем графстве был хитрый человек, смелый как лев и уж такой подлец, какого не сыщешь. Незадолго перед тем из нашего полка уезжал в отпуск Томми Джинглс и тоже задержался дома дольше, чем следовало бы. На третий день, когда он в Рок-Айленде садился в поезд, Дэви Мак-Грегор схватил его и отправил в полк под арест. Вознаграждение в 25 долларов и все расходы, разумеется, вычли из жалованья бедняги Томми, который вовсе и не помышлял о дезертирстве. И это был далеко не единственный случай, когда Дэви Мак-Грегор поступил подло.
Но я отвлекся. Ночью, накануне моего отъезда, я крепко спал, и мне снились война и сражения. Мы пошли в атаку. Трещали выстрелы, пули стучали вокруг, точно град, и мы уже взбирались на бруствер, когда я услышал громкий стук в дверь и тотчас проснулся.