В ужасе Седов рванулся к ней, раскидал костер, кашляя, задыхаясь, чувствуя, что может и сам не дотянуть, стал рвать путы. Он обжигался, но не чувствовал этого. Боялся видеть ее изуродованную кожу, обгоревшее тело. Седов уже и сам не знал, хотел ли, чтобы она осталась жива.
Стиснув зубы, Павел принял на руки безвольно повалившееся, горячее, страшно пахнущее горелым мясом тело. Потом стал продвигаться наружу. Он сам был сильно обожжен, но, еле сохраняя сознание, упорно продвигался вперед. Оглушенный болью и горем, Седов не услышал позади себя дикого крика. Он вывалился из пламени на землю. Товарищи, не рискнувшие пойти за ним, отнесли его и Свету к машине.
Черная икона над головой Федора, запертого в алтарной части рухнувшей балкой, загорелась и сорвалась со ржавого гвоздя вниз. Одежда вспыхнула на нем, он окончательно очнулся от своего состояния блаженной отрешенности и, объятый ужасом и огнем, рванулся к выходу.
На некоторое время Паша потерял сознание, поэтому не увидел как из Ада, следом за ним, выскочил живой факел. Оперативники замерли, потом, кто-то бросился к мечущемуся горящему человеку, надеясь повалить его и сбить пламя. Однако горящий непроизвольно не подпускал к себе, резко меняя направления своего смертного пути. Потом он упал.
Света прожила после пожара еще пять часов. Она почти не могла дышать — копоть покрыла ее носоглотку и гортань. Дым, поваливший от костра вверх, вскоре лишил ее сознания, и почти все оставшееся время до появления Павла она ничего не чувствовала. Очнулась, когда оказалась на воздухе, и следующие часы, до появления медиков, Света невыразимо страдала, не имея возможности даже кричать. Потом ее обкололи болеутоляющими и антишоковыми препаратами, и она уснула.
Теперь она лежала в больничной палате. Седов не отходил от тела любимой ни на секунду. Он мучился предчувствием неотвратимой смерти Светы. Он видел, что она уже не поправится, что нет таких докторов и лекарств, нет такой магии в мире, чтобы ее спасти. Врачи сказали, что она жива только потому, что не обгорели затылок, спина, руки, ягодицы и верхняя часть бедер, то есть те части ее тела, которые были привязаны к сыроватому толстому бревну, не успевшему разгореться за время пожара. Но жить ей осталось немного, шансов нет. Ее не стали оперировать, только облегчали страдания и ждали неизбежного.
Седов считал, что виноват во всем. Он проглядел поджигателя, он шел на поводу у своих эмоций, он не думал, а только пребывал в эйфории. Он страдал и сострадал. В эти часы Павел тоже хотел смерти.
Сейчас, пребывая в прострации, он вспоминал, как грубая реальность настигла его в пустой квартире Фирсовых. Будто тяжелый молот упал Павлу на голову. Он очнулся от иллюзии обратимости процессов и контроля над временем и ситуацией.
Тогда он понял, что счет идет на минуты. Конечно, Федор повез Свету в то место, где пытал и убивал ее подруг. По-видимому, Маринка понадобилась ему только для приманки. Седов позвонил своему приятелю, обещавшему посмотреть присланные маньяком кадры и определить место преступления. Приятель не подвел и выдал пять возможных вариантов. В этот момент подключились бывшие коллеги Седова. Они разъехались проверять предположительные места преступлений. Именно тогда надо было выезжать к безымянной церкви и Света осталась бы жить! Но Павел был уверен, что Федор с сестрой и племянницей находятся в пыточной камере маньяка. Он думал, что преступник поступит по алгоритму.
На поиск ушло полтора часа. Только четвертый адрес дал необходимый результат. На недостроенном заводе за городом было обнаружено подвальное помещение с орудиями пыток и следами совершенных здесь убийств. Паша быстро определил, что последний раз сюда приходили не меньше месяца назад.
Через полчаса Седов был на дороге, ведущей в Остюковку. Но было уже слишком поздно.
Света ненадолго очнулась. Она не могла говорить, но и не чувствовала боли. Ей только стало пронзительно ясно, что сейчас, именно сейчас, придет смерть. В первую минуту осознания она испугалась, как пугается всякое живое существо своего перехода в неживое. Но потом инстинкт подсказал ей, что ее тело уже не сможет восстановиться. И если даже жизнь останется в теле, то это будет хуже смерти. Она приняла неизбежное.
Попыталась последний раз увидеть свет, но слизистая глаз была воспалена от дыма и слезилась, размывая все вокруг. Тем не менее, она различила рядом с собой склоненную рыжую голову. Ей стало чуть легче, не так одиноко умирать. Она с облегчением закрыла глаза, пожалев только, что не может сказать что-нибудь утешительное единственному человеку в мире, который любил ее по-настоящему. Подумала о дочери, попрощалась с ней, успокаивая себя мыслью, что на будущем Маринки, о котором так переживала, ее смерть не отразится. Отпустила от себя жизнь, ее заботы, тревоги, ощущения, вкусы и запахи.
О Феде она не вспомнила, будто и не было никогда Злого Ангела. Перед лицом смерти он стал чем-то неважным, давно прощенным, далеким и пустым, как высушенный морской конек.
А за минуту до умирания волшебная машина времени по имени память отправила Свету в один счастливый вечер десять лет назад. Последний вечер пятерых.
LE MESSE NOIRE
— А теперь, дорогие ведьмы и колдуны, — заорал диск-жокей со своего места возле сцены, — а теперь — свальный грех!
В зале, украшенном белыми пантаклями, нашитыми на черные драпировки и набитом уже прибалдевшей молодежью, завопили, засвистели, заулюлюкали. «Black Sabat» взорвали роком воздух и черно-красная толпа сладостно и дико впала в ритмичное безумие. На авансцену выскочили трое — две полуголые ладно сбитые девки и плюгавый парень, державшийся весьма уверенно и раскованно. Из углов тянуло анашой, в женском туалете валялось три использованных шприца. За сценой, во мраке задника пошли в ход презервативы.
Пятеро девчонок, стоявшие у самого выхода из Ада, так сказать, в Чистилище, одинаково брезгливо поморщились после выкрика диск-жокея:
— Идиот, как все мужики, — сказала Геля беззлобно.
— Все испортил, — подхватила Соня.
— Ну, что мы можем сделать! — Света сдалась еще до боя, а теперь только искала оправдания.
— Вообще дурацкая идея! — морализировала Ира.
— Хреново! — откликнулась худенькая Наташа. — Но уже ничего не изменить. Пошли танцевать!
Предложение, несмотря на все «фи!» и «фу!» было принято, и недовольная пятерка ввинтилась в бушующее море студентов. Они продвигались, ища свободное место, чтобы развернуть свои танцевально-эротические таланты, а со всех сторон им кричали:
— Классно!
— Здорово придумали!
— Молодцы!
Наташка, поймав сумрачный взгляд Светы, скорчила рожицу и показала ей язык. Это означало: «Смотри, а все довольны!». Светка, не выдержав, фыркнула и рассмеялась. Соня, увидев пантомиму и понимая, что сквозь грохот рока прорваться не удастся, обняла за плечи Гельку и Ирку. Геля подняла высоко вверх правую руку и махнула ею вниз, жестом «да пошло оно все!». Все засмеялись и стали танцевать. Настроение постепенно приходило в норму.
Конечно, они расстроились, когда их идею размазали по панели всем пятым курсом исторического факультета Гродинского Государственного Университета. Идея была Светкина: сделать костюмированную инсценировку черной мессы. Так, как это было в средние века. Так, как она описывала это в своем дипломе со всей бутафорией и максимальной приближенностью к реалиям четырнадцатого века. Перед проведением этой мессы планировалось разьяснительное мероприятие, то есть пространная лекция. На мессу приглашались все студенты фака и после намеревались устроить шабаш, плавно перетекающий в дискотеку.
— Ты спятила! — сразу же последовала реакция Иры. Она была воинствующей христианкой православного толка и взялась писать диплом по «Молоту ведьм» с исключительной целью доказать преимущества восточной церкви над западной.