По всем мистическим канонам, рядом с мужчиной на черной мессе должна стоять женщина, вспомнилось Свете. Если бы хоть кто-нибудь в зале слушал ее выступление, он бы знал, что черная месса — культ женского начала, матриархата и левой руки. В культуре, созданной мужчинами, женщине отводилась роль соблазнительницы, стоящей ближе к дьяволу, чем к богу.
— Они легковерны, — произнесла Света тихо слова из «Молота ведьм». — ...Они скорее подвержены воздействию со стороны духов вследствие естественной влажности своего сложения... Их язык болтлив...
— Чего? — спросил Федор. Его глаза казались черными, так были расширены зрачки. Он испытывал нечто вроде священного ужаса перед происходящим. Все было ярко, нервно, музыка, море возбужденных лиц в зале, необычные и страшные предметы вокруг — все это проникало в его мозг через барабанные перепонки и сетчатку, убыстряя ритм биения маленького сердца.
— Ничего, — ответила сестра.
Ей показалось, что антураж шабаша все-таки производил должное впечатление. На сцене стоял алтарь — большой стол, покрытый черной скатертью. Он был украшен рогами, черепами, черными зажженными свечами и стилизованной рогатой фигуркой, которую всякий обладающий воображением, мог бы принять за фигуру Сатаны. Еще в глубине сцены стояло высокое кресло, крытое пледом тигрового окраса. Это был трон королевы шабаша, которую ждали позже. Над троном на черном заднике играли языки алого пламени, искусно сделанного из листов мятой фольги.
По углам зала и возле сцены затеплились воскурения из трав и ладана. Запах был сладковатый, томный и пьянящий. Похоже, туда добавили нечто особенное. Вообще зал, что называется «получился»! Красные и черные драпировки, расшитые пентаклями из серебряной фольги, таинственно колыхались и заставляли рисунок шевелиться и сиять, отражая огни черных магических свечей и красных светильников, развешанных под потолком. Единственной явной странностью была прицепленная к входной двери связка сушенных куриных лапок. Кто-то невежественный спутал сатанизм с вуду.
Тем временем, начиналось представление. Все в зале стихли и вытянули шеи.
Геля и Веселовский, оба в черном, украшенные серебристым металлом, символизирующим свет луны — ночного солнца, вышли на авансцену. Геля сняла цветастую косынку с головы и выглядела настоящей жрицей полночного храма. Ее темные волосы казались черными, сейчас она была одухотворена и сосредоточена на действе, несмотря на все неприятности с подготовкой и свое волнение. Веселовский тоже оказался не так плох, как ожидали. На сцене он чудесным образом стал выше ростом и перестал заикаться.
Увертюра смолкла.
— Приветствуем вас, дети тьмы! — провозгласил Веселовский ясным и мощным голосом.
— Наши черные одежды не случайны! — говорила Геля. — Они символизируют ночь перед рассветом, временем, когда придет наш повелитель Сатана и принесет нам свет разума!
— Черные одежды, — подхватил звучным баритоном актер, — выражают наш траур по жертвам христианской религии, чьи души уже не вернуть к свету Люцифера во веки веков!
— Первая жертва приносится нами, — почти пела Геля и фоном пошла торжественная тихая музыка. — Страшная жертва во имя нашего идола. Кровь его объединит нас, повяжет неразрывной цепью. Мы станем единым целым, одной семьей!
На сцену вывели Федора, выглядевшего, действительно, очень трогательно. Были заметны его страх и подавленность. Глаза казались огромными и темными, а кожа прозрачно-белой, в цвет надетого на него савана. Света и Соня подвели малыша к алтарю. Веселовский медленным шагом подошел к нему и взял на руки. Он торжественно возложил жертву на алтарь.
Теперь уже играла совсем другая музыка — одурявшая жестоким ритмом, диктовавшая убийство. На сцене появилась танцевальная группа и все время, пока Федор лежал на алтаре, он смотрел на извивающиеся спины и руки танцоров и на плакаты Симоняна с изображением ведьм, пыток и костра.
В ритм танца ведьмы, жрецы и сами танцоры начали выкрикивать «Вельзевул! Асмодей! Астарт! Вельзевул! Асмодей! Астарт!» Им вторил зал, сначала тихо и вразнобой, но потом все дружнее и громче: «Вельзевул!! Асмодей!! Астарт!!»
Наконец, когда танец достиг своего апогея, ряд танцоров распался, жрец вышел к алтарю и встал над мальчиком, держа над своей головой в вытянутых руках черный нож, кривой и страшный. Ритм музыки снова ускорился. Все смолкли, подчиняясь неведомой силе. Потом, внезапно, музыка оборвалась и тут жрец опустил свой тесак прямо в центр груди ребенка. Мальчик жалобно вскрикнул в тишине, все ахнули. Жрица подставила под бьющую из жертвы струю алой крови чашу. Наполнила ее, подставила другую. Полные чаши опускали в зал. Каждый делал глоток и передавал другому. Это длилось несколько минут. Когда же напряжение присутствующих стало спадать, снова грянула музыка, уже другая, и танцоры начали исполнять второй танец.
По залу передавались чаши с таинственным напитком, и пока длился номер на сцене, все присутствующие успели из них отхлебнуть по маленькому глотку и убедиться, в том, что это вино. Мальчика с кинжалом в груди унесли со сцены. В соседней аудитории Света отцепила от брата бутафорский нож, сказала, что он большой молодец, чмокнула в лоб и велела ждать ее здесь до конца вечера. Пустить его посмотреть представление она не решилась, потому что знала сценарий. Федор покорно остался ждать.
Теперь жрецы встречали королеву шабаша. Даже ярой феминистке Геле этот момент показался самыми слабыми пятью минутами из всей постановки. Грянула музыка Прокофьева, и танцоры вынесли на сцену почти полностью обнаженную девушку. На ней были только маленькие трусики телесного цвета, расшитые люрексом, а грудь скрывали тяжелые нити крупных разноцветных бус. На голове королевы сверкала серебряная диадема. Ее посадили на подготовленный трон, и она величественным театральным жестом благословила праздник. Королева была фигурой номинальной, простым и ясным символом женского начала. Заняв свое место, обнаженная замерла и больше не шевелилась до самого конца представления.
Следующим ритуалом было лишение девственности. Пятеро здорово сомневались, стоит ли этот ритуал вообще проводить, даже учитывая всю его символичность.
— Для начала, — хихикнула Соня, — надо еще девственницу найти!
Но танцевальная группа вцепилась в эту идею со всем пылом творческих личностей. Они сказали, что не о чем беспокоиться, и закатили грандиозный блуд с участием целого десятка девственниц в белых коротеньких туниках и десятка дефлораторов — энтузиастов, одетых в черные облегающие трико. Пока они пылко изображали спаривание, пардон, слияние противоположных в природе начал, толпа в зале разогрелась и стала выражать одобрение происходящему топотом, аплодисментами и свистом.
Ведьмы стояли в глубине сцены, пытаясь не пускать на свои лица разочарование и осуждение. Наташка, в глубине души считавшая всю затею ботаническим бредом, невольно подумала, что предпочла бы поменьше разврата в ходе представления. Наконец, пятеро вздохнули с облечением — танец закончился, и пакостники убрались с подмостков. Пора было приступать к посвящению неофитов.
— Братья и сестры, — провозгласил вышедший вперед Веселовский, — вы примете посвящение, вы станете последователями древнего культа. Вы научитесь приводить лошадей под всадником в бешенство, перелетать с места на место по воздуху, затуманивать души судей, скрытое от других обнаруживать, предсказывать будущее по указанию дьявола...
— Сердца людей склонять, — вступила Геля, — к необыкновенной любви или ненависти, убивать ударом молнии, лишать силы деторождения, лишать способности к совокуплению...
— У-у-у!!! — донеслось из зала.
— Повторяйте за мной, братья и сестры! — воззвал Веселовский. — Во имя Вельзевула Самаэля, Питона, Асмодея, Белиала, Люцифера и Сатаны отрекаюсь я...
— Во имя Вельзевула, отрекаюсь я... — подхватил зал.
— От веры предков! Ответьте трижды «да»!