И еще он тихо, но ощутимо поцокивал языком.
И кривился щекой - словно у него побаливали верхние зубы.
Впечатление было, во всяком случае, очень похожее.
Ивонна просто - ждала.
Продолжалось это опять же, наверное, минут пятнадцать. А затем мужчина прекратил раскачиваться так же внезапно, как начал, и вдруг с острым, необычайным вниманием посмотрев на нее, энергично, как будто очнувшись от дремы, поинтересовался:
- Значит, он упоминал при вас Мышиного короля?.. Любопытно... А вы в этом абсолютно уверены?
- Абсолютно, - твердо сказала Ивонна.
- И... упоминание... свидетельствовало о его... положительном отношении?
Ивонна кивнула.
- Значит, вы полагаете, что это - не случайная оговорка?
- Да, полагаю...
Тогда мужчина ногтем, как-то очень небрежно подтолкнул к ней листочек со строчками заявления и совсем другим тоном - официальным, сухим - предложил, словно чувствуя, что от этого будут одни неприятности:
- Подпишите, пожалуйста. И - разборчиво. Без подписи не принимаем...
Настроение у Ивонны вдруг резко упало.
- А я слышала, что можно подавать анонимные заявления. Главное, чтобы - лично...
Мужчина кивнул.
- Да, конечно, но в некоторых случаях требуется представленность заявителя. Чтобы избежать, так сказать, необоснованных обвинений... Подпишите... Конфиденциальность мы, разумеется, гарантируем.
И зрачки его буквально вонзились в Ивонну.
Выхода не было.
Ивонна достала из сумочки ручку, подсохшую от долгого неупотребления, и, наверное, с пятой попытки вывела под словом "гражданка" свои ломаные, прерывающиеся, неразборчивые каракули.
Точно курица лапой.
У нее было такое чувство, что она попала в ловушку.
Тем более, что и заявление сразу исчезло в картонной потрепанной папке с начертанием красным карандашом: "К рассмотрению".
- Вот и отлично, - приветливо сказал мужчина. - Лично я очень рад, что вы так серьезно относитесь к своим гражданским обязанностям. А теперь - еще одна небольшая формальность... Пройдемьте...
Он открыл неказистую дверь в левой части своего кабинета и, пройдя вслед за ним, Ивонна неожиданно очутилась в странно маленькой, чуть ли не со спичечный коробок, тесной низенькой комнатке, где едва умещались - тахта и два ободранных стула.
Вид у комнатки был не очень-то презентабельный. И Ивонна сразу же поняла, зачем ее сюда пригласили.
Сердце у нее оборвалось.
Она сделала шаг назад.
Дверь, однако, была уже заперта, а мужчина уже уселся на стул - неторопливо стаскивая сапоги:
- Располагайтесь...
И он сделал весьма недвусмысленный жест.
Стены в комнате были серые, а плафон, источающий свет казался голубоватым.
- Я буду жаловаться, - беспомощно сказала Ивонна.
А мужчина с удивлением поднял перекошенное от усилий лицо:
- Кому?
В голосе его действительно слышалось удивление.
- Вы хотите, чтобы вашему заявлению дали ход? Хотите? Тогда не тратьте напрасно моего рабочего времени...
И он бросил сапог в угол комнаты.
Голос у него был тоже - какой-то серый.
Или, может быть, голубоватый.
Не разобрать.
А когда Ивонна, наверное минут через двадцать, вышла из районного отделения и, как будто ожившая статуя, с каменным неподвижным лицом зашагала по улице, не совсем понимая, куда она направляется, то на перекрестке, где пришлось задержаться перед огнем светофора, в перспективе проспекта она неожиданно для себя увидела серые уродливые дома, напихивающиеся друг на друга, а над серыми крышами их, словно вылинявшее полотнище - голубое и, вместе с тем, совершенно безнадежное небо...
10. М Э Р И Я. О Т Ч Е Т Н Ы Й П Е Р И О Д.
Геккон сказал:
- Ваша ошибка в том, что вы считаете себя средоточием обозримой Вселенной. Той Вселенной, пределы которой нам пока неизвестны. Вам кажется, что на вас смотрит весь мир, что другие народы - кто с ненавистью, кто с восхищением - наблюдают за вами, стремятся вам подражать, очень часто завидуют вам, пытаются с вами соперничать. Что они только и делают, что сопоставляют вашу жизнь со своей. А это не так. Вы вовсе не остановили на себе зрачок Ойкумены. Разумеется, мир отдает должное тому упорству, с которым вы пытаетесь жить иначе, чем все остальные, мир действительно наблюдает за вами иногда с любопытством, а иногда с равнодушием. Но ведь мир, дорогой друг, чрезвычайно велик, и Вселенная вовсе не ограничена пределами города. Ойкумена простирается и на Восток и на Запад. Есть народы, которые даже не подозревают о вашем существовании. А другие озабочены вами постольку, поскольку от вас исходит некое... беспокойство... В противном случае они бы тоже не обращали на вас внимания. Вы, отнюдь, не являетесь центром Вселенной, вы находитесь на ее достаточно отдаленной периферии. И чем раньше, дорогой друг, вы это поймете, тем разумней и проще будут строиться наши дальнейшие отношения...
Он остановился у продолговатого инкрустированного перламутром столика, на котором освещенный, словно в музее, выделяемый складчатым бархатом, покоился длинный меч с простой металлической рукояткой, и бесцельно коснувшись молочного лезвия, которое точно дымилось, вдруг, как будто обжегшись, отдернул чуткие пальцы.
- Я надеюсь, дорогой друг, что вы не истолкуете мои слова превратно. Я бы вовсе не хотел поставить вас в неловкое положение...
Черные припухшие глаза его на горбоносом лице мгновенно сверкнули.
Мэр ответил несколько раздраженно:
- Я уже объяснял вам, дорогой друг, что убить меня вы можете в любую минуту, я пришел без охраны, воинов у вас здесь хватает, но ведь вы достаточно проницательны, чтобы понимать необходимость сотрудничества: без меня вы не сможете справиться с городским хозяйством, в котором черт ногу сломит, это совершенно новая для вас область деятельности, а я без вас - обеспечить безопасность города от вторжения варваров. Прошу прощения, я никого не хотел обидеть... Вот в чем суть нашей взаимозависимости. Вы, дорогой друг, можете не доверять мне сколько угодно, если хотите, вы можете подозревать меня в стремлении как-то ограничить ваши теперешние прерогативы, вы, наконец, можете полагать, что я организую заговор против вас лично - хотя это абсолютно бессмысленно, с любой точки зрения, я в этом нисколько не заинтересован - но вы, с вашим всесторонним образованием, с вашим острым умом и с вашей интеллигентностью, безусловно поднимающей вас над миром кочевников, просто не можете не понимать, что мы - обречены на сотрудничество. По крайней мере, мне это вполне очевидно... - Мэр перевел дыхание, нервное, с провалами щек лицо его, ни на секунду не остававшееся неподвижным, потемнело от нахлынувшей крови. Он немного повел подбородком, как бы ослабив тугой узел галстука. Обоначились жилы на шее. - И в связи с этим, дорогой друг, я не понимаю вашего длительного затворничества. Вы буквально заточили себя на этом острове: никуда не показываетесь, не участвуете, как вам полагалось бы, в светской жизни... Честно говоря, это вызывает некоторые кривотолки. Я ценю ваше уединение, которым вы так дорожите, вероятно, оно сродни уединению гениев, но вы же знаете, что такое общественное сознание - как оно легко возбуждается при малейшем намеке на неблагополучие в органах власти. Я бы, дорогой друг, все-таки рекомендовал вам показаться на сегодняшнем городском приеме, это было бы воспринято с громадным удовлетворением... Что же касается безопасности мэрии и вас лично, то я полагаю, что господин Барма вполне способен ее обеспечить. Да и сами опасения по поводу террористов, кажется мне, несколько преувеличенными. Не так уж они и всесильны... Я прав, господин Барма?