Она откидывает занавеску и ступает в ванну под струи воды, а я стою прямо за ней, наблюдая, как ее соски сморщиваются, как она вся блестит под потоками воды. Она поворачивается ко мне и закрывает глаза. Ее длинные волосы прилипли к голове. Я беру шампунь и намыливаю их.
Она улыбается и довольно мычит, когда я принимаюсь основательно и нежно массировать голову. Тонкие пенные струйки шампуня скатываются по ее ключицам, грудям и спускаются к пупку.
- Думаю, что могла бы заснуть вот так, - говорит она.
- Стоя?
- Коровы ведь спят стоя.
- Но ты же не корова.
Она улыбается и откидывает голову назад, чтобы ополоснуться, выпрямляется и смахивает воду с глаз. Потом смотрит на меня сверху вниз.
- Ну как, - спрашивает она, - волосы уже чистые?
- Думаю, да. Повернись, я потру спину.
Она поворачивается. Я мою спину, попку, грудь, живот. Она поднимает руки, и я мою подмышки, руки, снова спину и снова попку, щель между ягодицами и "киску". Она намыливает руку и тянется ко мне.
Она держит мой член в руке, поглаживая ствол и обхватывая головку, а мои пальцы двигаются внутри нее, другая рука сжимает ее грудь, и мы оба стонем. Она перешла на баритон.
Я точно знаю, как к ней прикасаться. Я точно знаю, что ей нравится.
И Бог свидетель, она тоже знает, что нравится мне. Чего она не знает, так это того, что у меня подкашиваются ноги, и я кончаю ей на попку.
- Ладно, хватит! - говорю я ей. Она бросает на меня взгляд через плечо. - Я уже кончил.
- Слава Богу, - говорит она.
И тоже кончает, в первый раз за этот вечер.
Мы заранее договорились, как это произойдет во второй раз, и мои три пальца уже внутри нее. Много спорят о том, существует ли точка "G", но она - живое доказательство того, что там что-то есть. Она любит жесткие надавливания, а не легкие поглаживания, как в душе, и я ей это даю. Она начинает дергаться и стонать, а я ухмыляюсь, глядя на нее так, словно слушаю свою любимую рок-н-рольную песню.
А потом она произносит эти волшебные слова.
- А-а-а, я кончаю!
Я не знаю, плакать или смеяться, так это здорово. Я остаюсь в ней, ускоряя темп, подушечкой большого пальца полируя клитор, пальцы сильно нажимают, скользя по теплой влажной стенке внутри нее.
Она говорит: Ох! Ах! и старается отдалить момент, я остаюсь внутри, пока она дрожит вокруг меня и приближается к завершению. Я работаю с ней еще немного, теперь мягко и нежно, и волны оргазма захлестывают ее. Это как удары током. Мне это знакомо.
Она вульгарно смеется. Смехом, который приберегает только для меня.
- Ублюдок!
- Тебе ведь это нравится, правда?
- Правда.
Она целует меня так, как целуют любовника, доставившего незабываемое удовольствие. Я целую ее в ответ.
Мне она тоже его доставила.
Пока я разогреваю на плите мясо, заодно прогревая духовку для чесночного хлеба, и кипячу воду для лапши, я прошу ее сходить в кабинет и взглянуть на Саманту, проверить, правильно ли я нарисовал брызги крови. Она возвращается через некоторое время.
- Ты справился с домашним заданием, - говорит она. - Я сверилась с фотографиями. Прямо как настоящие.
У нас повсюду развешаны фотографии из морга и с мест преступлений. В моем кабинете, в спальне, на книжном шкафу в гостиной. Нам приходится прятать их от гостей.
Несколько лет назад, незадолго до смерти ее матери, я совершил ошибку, оставив серию полноцветных снимков мексиканского наркоторговца, лежащего на обочине дороги - его отрубленные руки и ноги были сложены на груди, а голова расколота мачете - оставил на моем чертежном столе, когда ее мама прилетела из Бостона. Один взгляд - и ее лицо побледнело.
Попробуйте объяснить шестидесятипятилетней женщине, что я изучаю их, чтобы нарисовать то, что она сочла бы комиксом.
- Рисунок просто идеальный, - говорит Сэм, - очень впечатляющий.
От ее слов моя душа поет. Она точно знает, как меня поощрить.
- Ну да. То, что надо. Реалистичный и сногсшибательный одновременно. Не могу дождаться, когда ты ее воскресишь.