Презрительно хмыкнув, он поправил волосы, прошел в гостиную, сел на свое обычное место и внимательно посмотрел на жену, которая сидела напротив, по ту сторону белоснежной скатерти, уставленной серебром и хрусталем.
Высокая блондинка с голубыми глазами, когда-то она была необычайно красива. Ее гибкий стан вызывал в памяти восхитительную картину – как она извивается у него в руках. Теперь фигура жены сделалась угловатой, груди плоскими, покорные глаза окружила сетка морщинок, не имевших ничего общего со следами былой смешливости.
– Мое терпение исчерпано, – объявил он. – Мы раскрываем карты. Ультиматум послан.
– Да, Дэвид.
Это было именно то, что он ожидал от нее услышать. Он заранее знал, что она скажет. В этом состоял ее профессионализм.
Давно, четверть столетия назад, он сказал с приличествующей моменту вежливостью:
– Мэри, я хочу на тебе жениться.
– Да, Дэвид.
Она не хотела этого и даже не помышляла, что он такое предложит. Но семья наставила ее на путь истинный, и она последовала воле семьи, ибо такова жизнь: одни наставляют, другие этим наставлениям следуют. Мэри принадлежала к последним. Этот факт лишил их роман остроты. Победа была слишком легкой. Корман всегда добивался победы, но он хотел трудной победы. Легкая его не устраивала.
Позже, когда ему показалось, что подходящий момент настал, он ей сказал:
– Мэри, я хочу сына.
– Да, Дэвид.
Она в точности выполнила его приказ. Без промахов и ошибок. Не навязывала ему какой-нибудь толстой плаксивой дочки. Сын, восьми фунтов веса, назван был впоследствии Ридом. Корман сам ему выбрал имя.
Тень легла на его крупные черты, когда он сообщил:
– Почти наверняка это означает войну.
– Неужели, Дэвид?
Голос ее даже не дрогнул. Выцветшее округлое лицо было лишено выражения, глаза были полны монашеского смирения.
В который раз он задумался: а вдруг она ненавидит его – той лютой, неукротимой ненавистью, которую надо любой ценой удерживать под контролем. Он никогда не мог с уверенностью сказать, что скрывается за этой маской напротив. Лишь в одном он был уверен: она боится его – с первого дня боится.
Все боялись его. Без исключения. Те, кто не испытывал страха сразу, заражались им постепенно. Он добивался этого – не мытьем, так катаньем. Это хорошо, если тебя боятся. Превосходная замена всех прочих эмоций.
В детстве он боялся отца – долго и мучительно. И матери. А их обоих – настолько сильно, что их уход принес ему несказанное облегчение. Теперь была его очередь. Это тоже закон природы, ясный и логически оправданный. Что наследовало одно поколение, должно быть передано следующему. Что не годится для жизни, не передается по наследству.
Справедливость.
– Разведывательный корабль Рида вошел в состав эскадры.
– Я знаю, Дэвид.
Его брови приподнялись:
– Откуда ты знаешь?
– Я получила от него письмо час назад. – Она передала ему конверт.
Он не торопился развернуть лист плотной бумаги. Корман знал, очень хорошо знал, какими будут два первых слова. Раскрыл письмо, увидел, что оно вверх ногами, взял нормально, прочел: «Дорогая мама…»
Это была месть.
«Мэри, я хочу сына».
Вот она и дала ему сына – чтобы потом отнять. Теперь были письма, примерно два в неделю или одно за два месяца, в зависимости от дислокации корабля и расстояния между ними и сыном. И всегда они были написаны как бы для них обоих, и всегда содержали формальные признания в любви и сыновней привязанности к обоим, надежду, что оба родителя чувствуют себя хорошо. Но всегда начинались со слов:
«Дорогая мама».
И никогда:
«Дорогой отец».
Месть!
Час «Ч» настал и прошел. Морсэну лихорадило. Никто не знал, что происходит там, далеко в космосе, даже Корман. Причиной было громадное расстояние: лазерные сигналы с эскадры приходили с задержкой в несколько часов.
Первое донесение легло Корману на стол, когда он уже извелся от ожидания. В нем сообщалось, что лэнийцы ответили протестом и при этом взывали к доводам рассудка. В соответствии с инструкциями командующий эскадрой отверг подобный ответ как неудовлетворительный. Штурм начался.
– Они взывают к рассудку, – прорычал Корман. – Хотят сделать нас слабыми. Жизнь не для мягкотелых. – Он зыркнул глазами по сторонам. – Не так ли?
– Так точно, сэр, – с готовностью подтвердил посыльный.
– Передайте Бэтерсту – немедленно транслировать запись в эфир.
– Да, сэр.
Как только курьер отбыл, он включил миниатюрный приемник и стал ждать. Передача началась через 10 минут: длинная, напыщенная речь, которую он записал более месяца назад. В ней обкатывались две темы: справедливость и сила, особенно сила.