Тогда я смело зашагал прямо на тех пятерых и взглянул в лицо идущего в середине. Это был… Федя. Он глядел на меня сурово и вызывающе. Я мог развернуться и побежать, но у меня не было ни малейшего желания сделать это. Ноги несли меня вперед почти автоматически. Глаза неярко вспыхнули, язык облизал высохшие клыки.
— Пора! — услышал я приказ Феди.
Силуэт левого крайнего взорвался огненными вспышками. «Автомат», успел подумать я. Очередь пронзила мою грудь.
По всему пережитому я был стопроцентно уверен, что пули пробьют меня насквозь и не причинят никакого вреда за исключением боли. Но они вдруг застряли где-то там, внутри. Жгучая боль прокатилась по мне, заполнила, стала совершенно непереносимой. Ноги мои подогнулись, не в силах сдержать выросшую тысячекратно тяжесть тела, и я полетел вниз, с ужасом глядя сквозь кровавую пелену, застилающую глаза, на приближающийся асфальт…
… Первым к телу подскочил Гена. Он быстро засунул пальцы в рот пацана и развел губы. Мощные клыки быстро уменьшались, приобретая обычные для человека размеры.
— Дело сделано, — пояснил он.
Хенсель подошел к неподвижному Сверчку и резко ударил его ногой в живот. Тело не согнулось от боли, а продолжало безвольно лежать, не подавая никаких признаков жизни.
— Собаке — собачья смерть, — Хенсель пнул его еще раз, а затем уступил место Феде.
Тот молча смотрел на поверженного врага, который убил двух его лучших корешей и вовлек Федю в громадные расходы. Глядя на худенькое тело, это казалось сейчас настолько невероятным, что Федя нагнулся, стараясь поближе рассмотреть неподвижный труп. Федя все-таки достал его! Да будь этот пацан хоть сто, хоть тысячу раз оборотень, но он, Федя, нашел на него управу, чтобы с процентами рассчитаться за свою порванную щеку.
— Дело сделано, — повторил он генины слова.
Глава четырнадцатая. Восставший из мертвых
Соколов мрачно смотрел на лежащий в грязи труп.
— Александр Филиппович, зачем Вы это дело на нас то взяли? За что? И без того раскрываемость хуже некуда. Мало нам грабежей, краж, Полынцева…
— Не вешайся, Саша, а лучше поверни-ка его лицом.
Соколов брезгливо взялся за испачканный рукав куртки рывком перевернул его на спину.
— Не узнаешь?
— Нет, товарищ майор!
— А зря! Это тот самый пацан, что заделал Полынцева и, по всей вероятности, двух мужиков из детского сада.
Приглядевшись, Соколов начал смутно признавать полузабытые черты.
— Не может быть! Добрались до него все-таки.
— Да, опередили подлюки, — вступил в разговор Бахарев, — и все же жаль, что не мы первые.
— Все бы ничего, — сказал Колбин, — но есть одна деталь.
— Какая? — в один голос спросили заинтригованные Соколов и Бахарев. Это дело пестрело странностями, и вроде пора было бы уже перестать им удивляться. Но лейтенанты не сомневались, что Колбин припас для них что-нибудь совершенно необыкновенное.
— Смотрите, — Колбин разжал кулак. На ладони лежала чуть сплющенная пуля серого цвета.
— Серебро, — удивился Бахарев, — да нет, вряд ли.
— Именно оно, — подтвердил Колбин.
— Обычная пуля калибра 5,45 с серебряной оболочкой, вступил в разговор эксперт, тщательно копавшийся в грязи у тела. — Первый раз вижу такие.
— Серебряные пули, — задумчиво произнес Соколов.
— В нем сидит по крайней мере еще две, — уверенно заявил эксперт. — Ну ничего, сейчас отвезем в морг, а завтра займемся им как положено.
— Пули только сегодня достаньте, — попросил Колбин.
— Эксперт — не человек! — возмутился тот. — Целый день только и слышу: Цветков — туда, Цветков — сюда. Целый день мотаешься с места на место.
— Это очень важно, — твердо сказал Колбин, выделив слово «очень».
— Ладно, сделаем, — более миролюбиво произнес эксперт. — Все же не каждый день в нашем районе такое.
Вздохнув, он отвернулся и продолжил работу.
— А нам пока предстоит выяснить: кому и зачем понадобилось так упорно бегать за этим мальчиком, — обратился Колбин к своим подчиненным.
Лица Соколова и Бахарева приняли грустное выражение…
… Глаза мои приоткрылись, и я с трудом разглядел бетонный потолок плохо освещенного помещения. Все тело дико ныло, и я боялся пошевелить рукой или ногой, чтобы не усилить пронизывающую боль. Я лежал на какой-то твердой поверхности в совершенно незнакомом месте. Я дал бы хвост на отсечение, что никогда тут раньше не бывал. Впрочем хвоста у меня на данный момент не имелось, и поэтому мысли в моей голове побежали в другом направлении.