Надо сказать, что пистолет был в очень запущенном состоянии. Ржавый ствол его был забит хлебными крошками и махоркой, и признака смазки нельзя было обнаружить на его деталях. За такое состояние оружия в армии даже самый добрый старшина даёт несколько нарядов. Таков был Галан. Добрый, доверчивый к людям хорошим, ненавидящий врагов, пренебрегающий личной безопасностью, честный и иногда по-детски наивный.
…И вот спустя ровно двадцать лет с того дня, как мы с Галаном пытались попробовать его захламлённое оружие на шоссе у Гливице, в холле гостиницы «Москва» я неожиданно сталкиваюсь с высоким плечистым человеком в иностранном адмиральском мундире. Среди ленточек многочисленных орденов — на его широкой груди и ленточка ордена Ленина. Мы бросаемся друг другу в объятия. Мы уже знакомы раньше, по Варшаве. Это заместитель командующего военно-морским флотом Польши, бывший командир партизанской бригады «Грюнвальд», а сейчас контр-адмирал Юзеф Собесяк, партизанский псевдоним которого в дни войны был полковник Макс. А рядом стоит в коричневом костюме невысокий человек с Золотой Звездой Героя Советского Союза на груди, лицо которого мне кажется удивительно знакомым.
Собесяк — Макс говорит по-русски с мягким польским акцентом:
— Знакомьтесь, товарищ Беляев. То есть Антон Бринский. Он розпытывал о вас. Хотя вы давно знакомы.
И ещё одни объятия, при которых трудно сдержать слёзы от нахлынувшей радости. Да, мы знакомы, пожалуй, значительно большее время, чем с адмиралом Максом. Сорок лет назад комсомолец Антон Петрович Бринский учился в Каменец-Подольской совпартшколе, в которой работали мои родители и которую я описал впоследствии в трилогии «Старая крепость». А потом мы расстались… на сорок лет, установив письменный контакт только недавно.
Когда шла война, Антон Бринский, полковник, по партизанскому псевдониму дядя Петя, командовал партизанским соединением, действовавшим в районах Ровенской области, на Волыни, а затем в Польше и Чехословакии. Он хорошо описал свою партизанскую жизнь в книгах «По ту сторону фронта» и «Боевые спутники мои».
Особенно в этой последней книге, наполненной духом подлинного пролетарского интернационализма, очень много удивительно тёплых страниц, посвящённых сыну польского крестьянина, слесарю с малых лет Юзефу Собесяку — Максу. Ведь Антон Бринский обнаружил стихийно образовавшийся в лесах под Ковелем отряд Макса, принял его под своё командование, и с той поры началась их боевая дружба. Вскоре Макс стал заместителем Бринского, а ими руководил бывший украинский литейщик, секретарь Ровенского комитета партии генерал Василий Андреевич Бегма. Когда я прочёл книгу Антона Бринского о совместных действиях советских и польских партизан, первой мыслью было: сколько же хороших людей на свете! Настоящих! Честных! Воспитанных в духе интернационализма и сумевших не растерять это великое качество коммуниста в окружении страшнейшего разгула фашистской реакции.
На следующий день ещё одна встреча. Адмирал Макс — Собесяк дарит мне свои книги, вышедшие в Польше: «Земля горит», «Бужаны», «Пшебраже», «Бригада «Грюнвальд»» и русское издание книги «Земля горит», написанное им в соавторстве с Рышардом Егоровым.
И вот тут вспоминается мне сразу тот весенний вечер двадцатилетий давности, когда впервые из уст Галана я услышал имя Макса. «Скажите, это было на самом деле? Вы рассказали Галану о той кровавой истории под Сарнами?..»
«…Конечно это было! — говорит Собесяк. — А встретились мы впервые с Галаном в Киеве зимой 1944 года. Я прилетел из партизанского тыла в штаб партизанского движения. А перед тем, как меня отправить, генерал Бегма подарил мне штатский костюм. Ну я и надел его под польский мундир, чтобы не так холодно было лететь в самолёте-«кукурузнике».
В номере одной из киевских гостиниц, какой — сейчас не помню, нашёл польского писателя Ежи Путрамента. У него в гостях был Ярослав Галан. Имени его я до этого ещё не слышал. Обратил внимание на то, что он был худо одет. Сидим, разговариваем, Галан меня расспрашивает о жизни в партизанском тылу. Тут я и рассказал ему об этом случае, который увидел под Сарнами. Галан записывает мои слова в блокнотик, а я вижу слёзы у него на глазах. Он мне и до этого понравился, а теперь ещё больше. Понял я, что ему и горько и обидно, что такие выродки так страшно предают его народ…
…А наша встреча закончилась довольно странно, — оживляясь, добавил адмирал. — Посмотрел я на Галана, на его обшарпанный вид и сказал: «Можно вам сказать наедине несколько слов? Зайдём со мной в ванную».
…Ни Путрамент, которого мы оставили одного, ни Галан, который прошёл за мной, озадаченный, в ванную комнату, не понимали, что пришло мне в голову.