— Это с какого праздника их напекли?
— Ну, как же нынче по-другому? Я ж к себе сокола привела! Мужика приглядела и прямо с нашего клуба домой приволокла. У всех отбила. Взяла его под руку, а иначе идти склизко, так-то держась друг за дружку, пришли. Ой, умора! А мой кавалер покудова ботинки в прихожке снял, весь наскрозь исперделся. Меня смех взял. Но смолчала, чтоб не обиделся. Ну, я его чаем напоила с вареньем и сушками, разговор повела про жизнь. Выведала, что он старей на цельных восемь зим. Пензию имеет хорошую. Но на все места хворый. Так-то сам признался. К ному врачей часто присылают, потому что участник войны.
Какой?
Знамо дело! С немцем воевал! Говорит, что наград у него цельное ведро. Он их от правнуков прячет. Оно приноровились воровать по штуке и продавать на базаре. А деньги на курево, на пиво тратят. Так вот ужо с десяток наград пропили. Он когда пересчитал, обнаружил нехватку, скандал сочинил своим, всем поголовно. Пригрозил с квартиры взашей выбросить до единого. И приволочь взамен им хозяйку, чтоб она его досматривала. Ну, домашние, понятно, враз переполохались. А и кому охота такого деда упускать? Ну, мой сокол решил дело до концов довесть. Весь как есть, в мундире приплелся, при наградах и погонах. Такие в нашем клубе не часто появляются. Старухи обмерли, рты раззявили, протезы пороняли. Ну, пока они и себя пришли, я сразу смекнула и к нему галопом. Всех на скаку опередила. Другие только на полпути, а я его уже в гости к себе сговорила. Он мигом согласный стал. Еще бы! Я ж как знала, угощеньем запаслась загодя.
— Значит, у вас удача в руках! Поздравляю! — порадовалась за бабку, та сверкала протезами во рту и взахлеб рассказывала.
— Мы с ним до ночи тарахтели. Все про жизнь. Он про мою пензию дознался, про детей и внуков. спросил, сколько их у меня прописано, помогают иль нет, часто ли навещают? Все ему обсказала. Ответил, что подумает. Нынче обещал позвонить. Но покуда молчит. Видно со своими думает.
— А как ваши дети, Димка?
— Чего я стану их праздновать? Они поустроились. Все имеют, а у меня даже старика нет! Как без него буду маяться? Ить и побрехаться не с кем! В койке одной вовсе холодно, а и спину согреть некому. Так хоть этот будет подле меня вместе с медалями и пенсией. Мужик он и есть мужик. Сколько поживем и на том спасибо. А легко ли одной бедовать? Даже облаять некого.
— А если этот дед не стерпит ругачки?
— Куда ж ему деваться? Все мы бабы одинаковы. Не живем без бреху!
— Он-то давно ли один живет? — спросила Юлька.
— Год как без бабки остался. Умерла она. Ну, да и пожила нимало. Целых семьдесят пять годов. Нынче редкие до такого дотягивают. Ну, а я, когда мой сокол заявится, обязательно вас познакомлю. Уже сказала, что у меня медсестра в соседстве живет, коль понадобится, не откажешь подмочь.
— Это верно! Соседи родней родни! — подтвердила Юля.
Она задумалась над предложениями Юрия Михайловича, тщательно взвешивала каждое из них.
— Пойти в содержанки? Нет, это исключено. Такой выход не для меня, чтоб какой-то старый козел помыкал иль забавлялся как безделушкой, попрекал бы всяким куском, а натешившись, выкинул бы, как старый веник, прочь из дома и будет склонять по городу, трепать мое имя. Нет, лучше сдохнуть, чем решиться на такое. Конечно, мать и всякая Аленка сумели сжиться с хахалями. Как приспособились, то их проблемы. А у меня дрянной характер, так все говорят, значит, не стоит лезть в содержанки. Выгонят через неделю, ославив на весь город. Потом до старости не очистишься от подмоченной репутации, — пригорюнилась Юлька.
— Пустить квартиранток в квартиру? А значит, чужие люди будут мельтешить перед глазами целыми днями. Какими они будут? Вдруг пьяницы, неряхи или начнут водить сюда своих друзей, устроят попойки, драки, а там и неприятности с соседями. Зачем все это нужно? Ни в ванную, ни на кухню не ступи. Не столько получишь, сколько потеряешь. Нет, тоже не мой вариант, — размышляет Юлька и обдумывает последнее— уехать в деревню к бабке, хотя бы на полгода или год. Там подлечиться, окрепнуть, переждать и пережить все невзгоды, а как только изменится ситуация вернуться в город.
— Оставлю свою заявку на бирже труда, и как появится работа медсестры, мне сообщат, я тут же приеду, устроюсь. Ну что здесь мучаюсь? Ноги поморозила в резиновых сапогах, дошло до того, что ходить но могу, не держат ходули, подламываются. Куртка но швам ползет, вытерлась, на нее смотреть гадко. Ни одной путевой кофты и юбки нет. Бомжихи и те приличнее одеты. В зеркало на себя смотреть противно. Куда же дальше? Сдохну, похоронить будет не в чем. Во, дожила! А ведь не пью и не курю, а голодаю постоянно. Даже на хлеб не всегда имею. У бабки, худо иль бедно, а картоха и капуста свои, их сколько хочешь со своего огорода. Раньше она корову, свиней и кур держала, уж не знаю как теперь. Но с голоду но сдохну Все ж деревня! Свое хозяйство всегда выручало. Опять же и квартиру можно семье сдать. Попрошу предоплату за полгода, хоть что-то себе и бабке куплю. Она, как помнится, старуха строгая. Всех в руках держала. Мать и теперь вздрагивает, вспоминая Анну И говорит, что жить с нею, едино что самому в петлю влезть. Но мать — невестка, а я внучка, разница существенная. Ко мне бабка добрее будет, — вспоминает летние каникулы, когда родители увозили ее в Сосновку на целых три месяца.
— Бабка каждое утро заставляла пить парное молоко, давала творог со сметаной и медом, молодую картошку, густо посыпанную укропом. А какие вкусные яйца несли куры. В магазине таких не бывает. А еще хлеб свой, домашний, из русской печки. Караваи большие, румяные, с хрустящей корочкой, — сглатывает Юлька слюну.
— Во, размечталась на ночь глядя! До ночи пузо урчать будет, проситься в деревню. А возьмет ли бабка меня? Вдруг она деда завела. Хотя отец недавно был у нее. Никакого старика не увидел. Иначе не смолчал бы, рассказал, — думает Юлька и слышит стук в дверь:
— Кого это принесло в такое время? — удивленно приоткрыла дверь и впустила соседку, Димкину бабку. Та вошла возбужденная, злая и сразу с порога понесла на мужиков:
— Юлька! Ты только подумай, какой фитиль вставил мне тот козел! Я цельный вечер его звонок сторожила! И дождалась, чтоб этот старый хрыч через ухи обосрался! Ну, разве ен мужик опосля всего? Сущий козий геморрой! Я его приветила как знатного ухажера, по всей чести. Столько время с им говорили. А он вот только позвонил и докладает, что все продумал, решил не входить в брак со мной. Во, змей ползучий! — негодовала бабка.
— А почему он передумал? — удивилась Юлька.
— Вишь ли! Брехнул, что баба ему не нужна, а только сиделка или нянька. Чтоб кормила, обстирывала, ухаживала за им. В бабе давно нужды нет, а вот сиделке платить приходится и нимало. Так хотел меня в бесплатные няньки взять. Да обсчитав, сказал, что пензия у меня малая. А на жратву будет много уходить. А ему самому на лекарства не хватает. Внуки сказали, коль меня приведет, подмогать не станут. Так вот и отказался барбос. Обсчитал на пузырьки и таблетки, получилась я невыгодной! То ж надо! Бабу на лекарства пересчитал хорек! Сколько живу, такого не слыхивала! Что той жизни осталось? На единый вздох, если поспеет его сделать, а все туда же, считает выгоду! Но коли баба не нужна, зачем в наш клуб приперся? Думал наградами завлечь? Кому они теперь нужны? Ведь все мы на краю могилы стоим. Пред ней о душе и о тепле, про чистую любовь вспомнить надо, а он про выгоду завелся, совсем борзой!
— Успокойтесь! Ну не ваш этот сокол. Другого найдете. Свет клином ни на ком не сошелся, — успокаивала Юлька бабку.
— Другое досадно! Этот мухомор у меня полкило сушек сожрал, а сколько варенья слопал. Ни какое-нибудь, клубничное. Сам даже семечек не принес, жлоб постылый! У меня брехал, что баба ему для души нужна, как избавленье от одиночества и тоски. Теперь другое кукарекал, мол, скучать некогда, внуки не дают. А про мужичье озорство, были б прыть и желание, с соседками мог бы побаловать, они его молодше, — ругнула старуха несостоявшегося кавалера и попросила:
Смерь давление, чего-то опять в голове шумит.
Юлька снова налила чай бабке. Та пила его мелкими глоточками, о чем-то думала.