Юлька не пошла проводить во двор кузнеца с сыном. Анна вышла за ними за калитку. И Прохор, сидевший все время незаметно, улучил момент, притянул к себе Юльку, убиравшую со стола, и сказал, словно выдохнул:
— Как я соскучился по тебе!
Она не поспешила освободиться из рук человека. Лишь когда Анна вошла в коридор, Прохор успел шепнуть Юльке:
— Я жду тебя. Слышишь? Всегда жду…
Анна, едва глянула на обоих, сразу поняла, что они уже перекинулись сокровенным словом. Вон как светятся глаза Прошки, а у внучки маковым цветом горят щеки. А значит, оживают люди, отходят беды и переживания. Вот только не ошиблись бы друг в друге. Ведь оба вспыльчивые и норовистые, оба битые жизнью, от того недоверчивые, подозрительные. Оба сиротливые. Может, оттого потянуло их друг к другу. Но не поспешили бы, пусть приглядятся, а если судьба одна на двоих, никуда от нее не денутся, — решила Анна. Она убрала на место все лекарства, какими лечила Егорку, а Прошка спросил любопытно:
— Скажи, Аннушка, откуда узнала, что малец котов и собак мучил? Как увидела, иль кто рассказал о нем?
— Да это мелочь! Весь мальчонка исцарапанный и покусанный заявился. Будто главным в кошачьей драке был. От плеч и до ногтей живого места не осталось. А за что, долго думать не стоит, все мальцы озоруют одинаково. Но вовремя их остановить надобно, чтоб озорство в жестокость не переросло. Такое с души труднее вырвать, за самые корни тянуть надо, чтоб та зараза не закрепилась. Жестокость — самая злая в свете хворь. А родители, случается, не понимают. Одолел их малец в драке другого мальчишку, они и рады, что их пацан в жизни выстоит, себя защитить сумеет. Но забывают, что одолев сегодня мальца, завтра уже и взрослого обидит, да и до своих доберется. От таких уваженья не жди, кто в драку лезет, не умеет без кулаков договориться. Мало ума у таких, а и добра в душе не ищи! С Егоркой легче. Он нынче задумается, за что получил, — расставляла по местам пузырьки и баночки.
— Моего друга в детстве тоже змея в лесу укусила. Так он две недели в больнице лежал, — вспомнил Прохор.
— Немудрено. Хорошо, что спасли! — отозвалась Анна.
Прохор ушел вскоре. Юлька проводила его до калитки. Человек повторил, что ждет ее утром у себя дома, хотел обнять, но вовремя увидел, что из-за соседского забора зорко следит за ними дотошная старуха. Ей нужно было знать все обо всех и обязательно первой. Прошка чертыхнул старую, так некстати подглядывавшую за соседями, и пошел домой, оглядываясь на дом Анны.
— Юль, передохни, присядь, расскажи, как с отцом свиделась? Собирается ли он меня навестить? Иль новая жена тоже не пускает его в Сосновку?
— На покос хочет приехать. Отпуск у тебя пробудет так обещал. Соскучился по тебе, по дому, даже по деревне. И все жалел, что не выбрался на выходные сюда. Задыхается он в городской пыли, асфальтовой вони, от всех бензиновых отходов и от шума города. Я после Сосновки враз разницу почуяла. Голова разболелась, кашель достал, какая-то слабость навалилась. А он сутками в машине, как выдерживает такие нагрузки, не знаю. Обедает на ходу, совсем себя не щадит. Сказала ему, чтоб почаще о здоровье вспоминал, папка отмахнулся. Но те настои, что ты передала, взял и пьет постоянно. Сама видела.
— И то, слава Богу! — успокоилась Анна.
— Дома у него все хорошо. Спокойно, нормально живут. Жена не пилит его, нет времени. Папка рано уходит на работу, возвращается поздно, когда все спят. Жена его работает, сын ходит в садик. Так и живут как горожане, все на бегу, остановиться, перевести дух некогда. Ни праздников нет, ни выходных. Что за радость от такой жизни? Но он доволен. Говорил, мол, недавно холодильник купили. Какой-то супер! И стиральную машину-автомат, последней модели. Теперь телевизор на цифровой заменить хотят. Есть возможность. Правда, его жена к нам в Сосновку не приедет. К своим родителям укатит в отпуск. Говорит, что по мамке соскучилась, та еще внука не видела ни разу.
— А сама мать чего не приехала?
— Там тоже хозяйство, работа, внуки, без забот никто не живет теперь. Я радовалась, знаешь чему, что папка сына окрестил. Говорит, болеть стал реже.
— То, славно! Мальца видела?
— Конечно, хороший мальчонка, забавный. И очень ласковый. Я ему конфеты дала, так меня ж ими кормил. За каждую целовал и все уговаривал съесть за маму, за папу, за бабушку! — смеялась Юлька.
— Не жадный! Весь в Борю пойдет, — радовалась Анна. И спросила:
— В своей квартире была?
— А как же? Первым делом навестила. Там уже косметический ремонт сделали. Квартира совсем другою стала. Свежие обои, белехонькие потолки, полы и окна покрашены. У меня, сама знаешь, денег на это не было. А квартиранты сделали. Когда я пришла, они перепугались, что попрошу освободить квартиру. Ну, а зачем? Мне на третий день так лихо стало. Уснуть не могла от шума за окнами. Транспорт звенит, гудит, воняет, с рассвета до ночи покоя нет. Люди кричат, ругаются. Никаких сил не стало. Только начну дремать — трамвай зазвонил. Подскочила, проснулась, опять легла, а сон убежал следом за трамваем. А эти голоса с улицы, сплошная беда! Никакого покоя и отдыха для души, отвыкла я у тебя от города. Места себе не находила. Кругом шум, грязь, крик. Я каждую минуту вспоминала тебя и Сосновку.
— Чего ж раньше не воротилась?
— Отец просил побыть еще. Все катал по городу. Тоже соскучился, долго не виделись.
— Ленка ему звонит? — спросила Анна хмуро.
— Случается. Папка ей сказал, что я приехала. Она сама попросила встретиться, — вспомнила Юлька и отвернулась к окну.
— Ты с ней виделась?
— Ну да! Она с Аленкой приехала.
— А эта откуда взялась? Кто такая?
— Дочка Юрия Михайловича! Ну и стерва! — передернуло Юльку от воспоминаний.
— Они подкатили на «Ауди» прямо к подъезду. Так и оставили машину на тротуаре. Им люди замечание сделали. Так Аленка послала всех на три буквы и даже не подумала перепарковать машину. Пришли домой, я и не думала, что мать притащит с собой эту мартышку. Я таких отродясь не видела. Ну, оставим ее одежду, хотя повидав в городе всякое, я была в шоке. А как она рожу отделала! Говорила, что ей в салоне красоты тот макияж состряпали. Ну, да ладно с ее рожей и одежей, хотя она походила на туземку, какую прогнали из джунглей негры за проституцию. Та Аленка насквозь провоняла развратом. Увидела моих квартирантов и тут же на мужика зависла, давай к нему клеиться. В минуту всего облапала, что-то мурлычет насчет соития душ и тела, я еле уволокла ее на кухню. Она увидела, что стол пустой, спросила:
— Эта встреча всухую? Нет, бабы, такое не для меня! — и бросилась отлавливать квартиранта. Тот успел заскочить в ванную и закрылся. Так Аленка к нему рвалась. Стучала, кричала, просилась как ненормальная. Мне стыдно было. Я попросила мать, чтоб она быстрее увезла эту сучку. Она лишь руками развела беспомощно, дескать, невозможно сладить, баба неуправляемая. Тут меня взорвало. Оторвала за шкирняк от двери ванной и поджопником в коридор выбросила, велела обуться и выметаться вон из квартиры наружу. Слышала б, как она меня обложила матом! Мать, ни слова не говоря, вышла из кухни, обулась и вместе с тою чмо выскочила на площадку. Мы даже не простились, я поспешила закрыть дверь. Так и не знаю, зачем они приезжали. Встречаться еще раз у меня не было желания. Отцу я рассказала все. Как горько стало ему. Ведь любил, а до чего докатилась баба, с кем связалась! — сетовала Юлька.
— С соседями виделась? — спросила Анна.
— Само собой. У Димкиной бабки побыла. Та, цветет и пахнет. У нее на горизонте отставной моряк объявился. В клубе с ним познакомилась. Довольна, как чайная роза. Говорит, что уже свадьбу на осень наметили.
— Зачем ей та морока?
— Чтоб как у людей все было. И не хуже!
— Твоих квартирантов навещает?
— Иль ты забыла ее? Я ж знаю, кого просить. Бабка там всякий день отмечается. То соли щепотку попросит, то сахару ложку. Она повод всегда сыщет. Ну, вот так уже и привыкли к ней. Бабка не зловредная, главное— честная старуха, не ворует, не сплетничает, полезное дело делает и не сует свой нос ни в чью личную жизнь. Она и мне никогда не мешала. И я привыкла к ней. Мы часто сумерничали, даже дружили. Старушка от души порадовалась мне, думала, что насовсем вернулась.