Густав говорит, чтобы мы забирались в вертолет. Патрисия сворачивается калачиком сзади, на месте багажа, лежит в одном нижнем белье и дрожит. Густав тоже мерзнет. Я отказываюсь снимать халат. Густав надевает шлем и пытается взлететь, но вертолет не взлетает.
– Быстрее! – торопит Патрисия. – Они идут! Они все знают!
Густав снова пытается взлететь, вертолет слегка отрывается от земли и с шумом падает снова.
Густав смотрит на меня, потом снимает трусы. Патрисия тоже снимает белье, и я оказываюсь единственной, на ком надето хоть что-то, и Патрисия кричит в моей голове: «Сними халат! Сними халат!» А вторая я заладила: «Ты не Станци! Ты не Станци!» Густав выкидывает на траву мой шлем и снова пытается взлететь. Мотор честно пытается повиноваться, но Густав не вынуждает его делать невозможное.
Я слышу его мысли: «Станци, тебе придется снять халат. Не волнуйся. Мы все будем голые. Но иначе не улететь».
– Быстрее! – снова кричит Патрисия.
Я выпрыгиваю из вертолета, снимаю халат и кладу на поле. Густав втягивает меня обратно в кресло, опускает рычаг подъема, и мы поднимаемся. Поднимаемся. Поднимаемся.
Только через пять минут я понимаю, что Патрисия плачет.
– Почему вы плачете? – спрашиваю я.
– Потому что мы все голые, как младенцы.
– Мы младенцы, и мы рождаемся, – добавляет Густав.
– Мне нужно кое о чем поговорить, – признаюсь я.
========== Чайна Ноулз — вечер пятницы — Томми ==========
Меня зовут Чайна, я та самая девочка, которую вы видели голой и без сознания по всему «фейсбуку». Я стою в трех выходах от Шейна и смотрю на него во все глаза, но он уткнулся лицом в грудь мужчины. Не слишком плотно, но достаточно близко. Они стоят у двадцать шестого выхода и ждут автобуса в Нью-Джерси. Я подхожу к ним:
– Шейн!
Он оборачивается, его глаза цвета шафрана. Он ящерица. Выстреливает длинный клейкий язык:
– А ты кто?
Мужчину это, кажется, забавляет. На нем деловой костюм, который стоит столько, что я вообще не понимаю, почему он ждет автобуса, а не едет на лимузине.
Я смотрю в ящеричьи глаза Шейна и не вижу ни намека на узнавание. Он не знает, кто я, хотя мы созданы друг для друга. Он стал кем-то другим. За какую-то жалкую неделю он вывернулся наизнанку, и все видят только ящерицу.
– Прошу прощения, – говорю я. – Я думала, ты мой друг Шейн.
– Он не Шейн, – отвечает мужчина в дорогом костюме.
Шейн смотрит пустыми глазами. Я помахиваю билетом на автобус:
– Шейн?
– Вы ошиблись мальчиком, – произносит мужчина.
«Вы ошиблись мальчиком»? Я пячусь назад. Шейн ящерица. Я кишечник. Один из нас на левой стороне, другой на правой. Мужчина чему-то ухмыляется, и я не знаю, чему. Не похоже, что он знает Шейна. Он ему не отец, не адвокат, не дядя и не…
Объявляют посадку на их автобус. До моего еще пятнадцать минут. Я застываю, а желтые глаза Шейна моргают вертикальными веками и шлют мне послания. Он не хочет ехать с этим мужчиной в Нью-Джерси. Мужчина познакомился с ним по интернету. На том же сайте, где и я, в нашем убежище.
Я проглатываю себя, не сходя с места, прямо на нижнем ярусе портового управления. Этот вкус ни на что не похож. Он ударяет со всем вкусовым соскам. Он горький. Кислый. Сладкий. Соленый. Я пульсирующий пищевод, глядящий на мальчика-ящерку. Теперь он узнает меня и посылает новое сообщение зрачками: «Помоги мне, – просит он. – Помоги мне».
У его ног лежит маленькая сумка. Не его. Дорогая и с колесиками.
Они с мужчиной в костюме идут на посадку, я следом. Шейн не сводит с меня глаз и от страха так часто моргает вертикальными веками, что я с трудом различаю слова: «Помоги! Помоги! Помоги!» Когда мужчина ставит сумку в багажное отделение, я начинаю действовать. Я хватаю Шейна за руку, и мы бежим назад в портовое управление. Я не оглядываясь бегу к ступенькам. Мужчина кричит вслед: «Томми! Томми!»
У моего сетевого ника самооценка лучше, чем у меня
Я там Оливия; не знаю, почему, не потому, что было поздно и я хотела стать нормальной.
Ты стал там Томми, объяснив: звучит и мужественно, и по-детски.
Мы втискиваемся в кабинку для престарелых в женском туалете и слышим, как он кричит: «Томми! Томми!» Он добавляет что-то о том, что автобус ждет. Что заберет назад все свои подарки. Говорит что-то о прошлой ночи. Услышав это, Шейн начинает плакать. Он сидит на унитазе, а я стою у двери на случай, если тут кто-то поверит мужчине в дорогом костюме больше, чем нам. Так всегда и бывает. Мужчинам в дорогих костюмах всегда верят.
Шейн закрыл лицо руками, и его слезы капают на старую красную плитку. Мужчина в костюме просит женщину проверить все кабинки.
– Убирайтесь! – отвечает она. – Это женский туалет.
Мне хочется позвать охрану. Или набрать 911. И вообще позвонить хоть кому-то. Но звонить некому. Звонить некому, совсем как в тот раз. Поэтому я глажу Шейна по холодной чешуйчатой спине и говорю, что все будет хорошо. А он гладит меня по двенадцатиперстной кишке и говорит то же самое. Мы сидим там целый час.
Когда мы выходим, Шейн боится наткнуться на мужчину. Я предлагаю ему снова вывернуться на правую сторону, но у него не получается, и я остаюсь пищеварительной системой и покупаю два билета до Пенсильвании. Ближайший автобус уходит через десять минут.
– Откуда ты тут взялась? – спрашивает Шейн.
– Хотела вернуться домой. Я сдалась. Ты не отвечал на звонки, и я подумала… ну, ты понял.
– Я стал ящерицей, – говорит Шейн.
– Не бойся, – отвечаю я, – я стала желудком.
– Я сломанный человек.
– Ничего, починим.
– Думаешь?
– Можешь мне поверить.
Мы спускаемся к выходам, высматривая мужчину в костюме.
– Его здесь нет, – произношу я.
– Он, наверно, захочет получить свои деньги назад.
Я не спрашиваю, за что он заплатил Шейну. Я достаточно знаю Шейна, чтобы догадаться.
– Пусть попробует подать в суд, – отвечаю я.
– Куда нам теперь идти? – спрашивает Шейн.
– Поедем ко мне домой.
Он вздыхает:
– Никогда не мог долго жить дома. Ни у себя, ни у других.
– Значит, если что, скажешь мне и мы сразу уедем.
Мы становимся в очередь на посадку, и Шейн отворачивается к стене. Очередь продвигается вперед, и мы наконец садимся в автобус. У меня с собой рюкзак с вещами, а у Шейна есть только телефон и та одежда, которая на нем.
– Можно мы там сходим за покупками? Мне нужна одежда.
– Конечно. А на первых порах возьмем что-нибудь у Густава. Он тебе понравится.
– А он сломанный?
– Мы все сломанные.
– Вот как.
– Ты идеально впишешься, – обещаю я.
========== Станци — вечер пятницы — двадцать вопросов ==========
Мы летим по синему небу, и я вижу только собственное голое тело, потому что не могу смотреть вверх. На моем правой ноге шрам. Он длиной сорок сантиметров и сантиметра три шириной. Он темный, как десны в глубине рта. Я не отрываю от него глаз.
Если сказать: «Когда я смотрю на шрам, я все вспоминаю», – это будет ложью. Я никогда не забывала, поэтому мне нечего вспоминать. И всем нам нечего.
Первым заговаривает Густав. Мы покинули Место Прибытий полчаса назад. Мы летим обратным рейсом. На карте крупными буквами написано: «Обратных рейсов нет». Я не умею ориентироваться по картам для вертолетов, но если бы умела, то точно сказала бы вам, что теперь Густав летит другим маршрутом.