Этот парень. На меня еще никто и никогда так не смотрел, не прикасался так ко мне и не обращался таким образом. Он был единственным, о чем я вообще могла думать. И, может быть, все потому, что я мельком видела его пару-тройку раз на пляже. Он признал тот факт, что наблюдал за мной. Но это неправильно, я не могу понять ни его, ни его больную слежку.
Тут было что-то еще...
Быстро сбрасывая с себя простыни, я выбираюсь из кровати и направлюсь на кухню, где держу снотворное. Я старалась, по мере возможности, избегать приема таблеток на протяжении двух дней, но больше не могу. Никто не может существовать без сна, сон необходим нашему организму. Потому что сейчас в моей голове царит полный беспорядок. Мне начал мерещиться образ мужчины, который сидит на стуле, пока я пытаюсь уснуть, отчего все мои внутренности скручиваются в жесткий узел, заставляя меня желать его член.
Дерьмо, да у меня серьезные проблемы.
Я быстро проглатываю три таблетки, запиваю глотком воды и направляюсь в кровать, устраиваюсь поудобнее на подушке.
Мой сердечный ритм и работа мозга замедляется одновременно. Но я знаю, что это лишь проделки моего сознания, потому что, чтобы начали действовать таблетки нужно, как минимум, двадцать или тридцать минут.
Мои веки тяжелеют и опускаются. Плечи расслабляются, когда я, поворачиваясь на бок, протяжно вздыхаю.
Просто немного тишины и спокойствия — все, в чем я нуждаюсь.
И в моем брате.
Но он ушел.
Поэтому я должна принимать мой фальшивый спокойный мир, который мне дарит успокоительное.
В том месте рассвет рождался ранним утром, и первые лучи падали, отливая ярко-оранжевым светом на лазурную поверхность воды. Здесь все дни начинались одинаково. Мои ноги подстроились под привычное покачивание корабля. Я научилась держать равновесие на судне быстрее, чем начала ходить. Я была рождена на этом корабле. Я впитала первые капли молока на этом корабле. Я поднималась на палубу, спала в каюте, училась трудиться на этом корабле.
И, несмотря на то, что мое детство было буквально идеальным — солнце, песок, тропические острова и погружение на глубину с аквалангом, экзотическая еда, разнообразные люди, с которыми было интересно общаться — сегодня все это закончилось.
Сегодня нам по восемнадцать. И мы никогда в жизни даже ночи не проводили раздельно, но я прекрасно понимала, что у нас больше могло и не быть таких ночей.
Потому что к тому времени, как солнце скроется за горизонтом, только один из нас останется в живых.
Резкий укол боли, пробуждает меня ото сна, слезы все еще стоят в моих глазах. Я ненавидела этот сон. Почему я должна снова и снова переживать тот день в своих снах?
Мы с Ником были плотно переплетены в матке нашей матери, и, когда пришло время появляться на свет, мы не отстранились друг от друга, поэтому при рождении мы убили нашу мать. Он всегда был только моим. Мы — это все, что было у меня.
Для моего отца я всегда была трофеем. Нет, я никогда не была принцессой. Просто трофей. Я была обещана Организации еще до нашего рождения. И когда мне исполнилось шесть, меня познакомили с моим будущим мужем. Меня создавали и лепили для того, чтобы сделать из меня идеальную вещь. Что-то, на что могли смотреть и любоваться, но «вещи» не свойственно было иметь своего мнения, особенно насчет того, как она желает распоряжаться своей жизнью.
Тренировка была чем-то вроде свободы. Я бы не смогла пережить те часы одиночества, когда Ник уходил обучаться боевым искусствам, поэтому они позволили и мне ходить вместе с ним. Каждые пару лет какая-нибудь из нянек настаивала на том, что это совершенно неприемлемо, чтобы девочка везде таскалась за братом: рыбачила, ходила на тренировки по боевому искусству, училась стрелять. Но Адмирал всегда сдавался моим просьбам, потому что, как мне кажется, он испытывал некое чувство вины за то, что продал меня в таком маленьком возрасте, чтобы удовлетворить желания и помочь воплотить некий план, что был на уме у Организации. Но сколько бы раз я не спрашивала, он всегда отвечал, что не жалеет о своем решении.
Моему брату-близнецу никогда всё не давалось настолько легко. Его ожидало великое будущее. Даже несмотря на то, что нам позволяли тренироваться вместе, меня никогда не допускали до «работы», в которой он стал участвовать, когда был еще маленьким мальчиком.
Каждый раз, когда он покидал корабль, я стояла на палубе и смотрела на берег, ожидая его возвращения. Это напоминало чувство... словно ты задерживаешь дыхание, не позволяя сделать себе ни вдоха, пока он вновь появится на горизонте. Каждый раз, когда он уходил, я выла от страха за него. И каждый раз, когда ему удавалось вернуться обратно, я рыдала от облегчения.
Ему не позволялось рассказывать про свою «работу». Но мы же близнецы. Не однояйцевые, но все же. Мы всегда ощущали, что мы одно целое.
И поэтому, естественно, он рассказывал мне обо всем. Не сразу после своего возвращения. На судне мы никогда не делились секретами, потому что это было небезопасно. Но когда мы пришвартовывались к какому-либо порту, у нас было время поделиться секретами. Это время отводилось нам на игры.
А когда наше поведение было идеальным, нас оставляли одних. Тренеры Ника следили за нами, только когда они были поблизости, а когда дело касалось игр на пляже, осмотра прибрежных скал все умывали руки, потому что взрослым мужчинам платили за то, чтобы охранять нас, а не за то, чтобы быть нашими няньками. Внимательный взгляд Адмирала каждый вечер преследовал нас, он наблюдал за нашим поведением. Но большую часть времени его не было рядом. Наше воспитание было поручено другим людям.
Мы нужны были только для определенных целей, а в остальном нас игнорировали.
У них ушло много времени, чтобы понять свои ошибки.
Даже несмотря на то, что я чувствую большое удовлетворение оттого, что обвела вокруг пальца команду охранников на яхте и сбежала с минимальными потерями, это не сравнить с чувством удовлетворения, которое я получила, когда мы были близки с Джеймсом в холле, ощущение его рук между моих ног перекрывало все.
Я поворачиваюсь в кровати, мой разум все еще заторможен после таблеток, а тело все еще жаждет освобождения от чувства опустошения, которое я испытываю после своего первого настоящего оргазма.
Если бы я только могла опять испытать те ощущения. Может, тогда я смогу немного расслабиться.
Я провожу руками по своему животу, пробираюсь под резинку трусиков. На долю секунды я испытываю легкое сомнение. Теперь я точно осознаю, что я желаю другой жизни. Я так устала быть одна. Одинокая слезинка срывается и катится по моей щеке, когда я делаю то, что делал Джеймс. Я проскальзываю своим пальцем между влажных и горячих сладок вовнутрь. Толкаясь в свое лоно пальцами, я представляю, как Джеймс расстегивает ремень и вытаскивает свой член. Я бы так хотела представить его лицо. Я бы отдала все, чтобы увидеть тот момент, когда он кончал в мое горло. Неконтролируемый стон срывается с моих губ, когда я потираю ноющий клитор.
Этой мысли достаточно, чтобы перебросить меня через тонкую грань удовольствия и подвести к самому пику. Через несколько секунд я кончаю, сотрясаясь всем своим телом от неистового удовольствия.
И я вновь проваливаюсь в спасительную негу сна. Только в этот раз я не на корабле, а под пирсом. Я нахожусь под Джеймсом. Он ласкает подушечками пальцев мою щеку, а затем приникает губами к каждому веку и оставляет там по поцелую.
— Спи, Харпер. Тебе нужно отдохнуть.
Он прав. Я так хочу отдохнуть, мне так необходим сон. Но когда Джеймс начинает отстраняться, я быстро хватаю его за руку. Волны продолжают легко наступать и отступать, с каждым движением волн образ Джеймса понемногу рассеивается.
— Пожалуйста, не покидай меня, — шепчу я, но уже слишком поздно. Джеймс исчезает в темных водах океана, оставляя после себя лишь легкую дымку чувственного удовольствия. Я снова одна в кровати.
Я просыпаюсь с ужасной головной болью. Мой желудок скручивает от полного отсутствия… всего. Я лениво сползаю с кровати и направляюсь на кухню, где опираюсь о раковину, мои глаза все еще прикрыты. Я открываю кран и нагибаюсь, делаю спасительные глотки, внутренне кривясь от отвратительного вкуса водопроводной воды, но решаю пить, пока мой желудок не наполнится.