Главный сыскарь Питера лишь на минуту выглянул из кабинета, передал бумаги флигель-адъютанту и махнул рукой ожидавшему у стены Деревянко. Тот с отчаянием обреченного закрыл за собой дверь — надо полагать, сейчас его будут допрашивать. А потом и остальных лакеев, мамок-нянек и вообще тружеников дворцового хозяйства, стоявших в очереди на совершение процессуальных действий, как написали бы в протоколе. Допрос, даже в качестве свидетеля — не сильно приятная штука, а уж для тех, кто косвенно или прямо отвечал за пропавшего цесаревича…
Да, у нас все получилось — ну так не зря столько готовились. Четыре толковых бабенки, “сосватанных” мне Манькой Шепелявой, трудились на местных фермах, обеспечивая молоком, маслом и сметаной дворцы и казармы Царского Села. Ну заодно и примечая, что где и когда происходит.
Аронову по кусочкам надергали форму конвойца — заказывать напрямую было слишком стремно, а “своему” портному я доверил только окончательную подгонку. И не потому, что не доверял, извините за каламбур, а просто там в форме такая куча тонкостей, что человеку со стороны, хоть бы и умеющему шить, ни в жисть не понять. Вон, был у нас возле университета клуб реконструкторов, на наполеоновскую эпоху бухали, так они о плетении этишкетов чуть ли не до драк спорили. Так и тут — малость в этих “выпушках, погончиках, петличках” ошибешься и все, опытный взгляд мгновенно разоблачит. А так-то портняжка был мой с потрохами — еще бы, я ему открыл путь к славе и процветанию, пол-Петербурга вслед за мной обшивалась. Ну, может не половина, а четверть, но тоже неплохо.
Семью тоже не стал в Питер перевозить, снял им дом в Царском. Митька мотался по всему городу, Варька тоже не отставала. Жаль, конечно, что их из дворца выперли, идеальная же позиция была, но хоть так…
Вышло все почти идеально — Аронов отвлек няньку болтовней, Лена в костюме молочницы подманила царевича леденцом-петушком. И мало-помалу увела за собой. Немного хлороформа, царевич спит. Алексея положили на молочную тележку, прикрыли соломой, заставили флягами и увезли.
А я тем временем сидел в Юсуповском дворце и трясся, поскольку поставил на карту все. И сорвись мой блеф — все дела пойдут насмарку, а я, в лучшем случае, в каторгу. И то не факт — могут и придушить, не доводя до суда.
Первым позвонил Дрюня и парой кодовых фраз сообщил, что все прошло удачно. Потом, правда, оказалось, что боевая группа чуть не засыпалась, когда дорогу тележке преградил шедший в казармы эскадрон желтых кирасир и проснувшийся было Алексей помахал им ручкой. Хорошо хоть Лена догадалась перед этим закутать ребенка большим клетчатым платком крест-накрест и цесаревича приняли за сына работницы с фермы…
Второй же звонок был уже из Царского, звонил, как ни странно, барон Фредерикс и голосом с визгливыми интонациями, совершенно необычными для него, потребовал моего срочного приезда. Вот я и приехал.
Государь был плох. Мешки под глазами, руки ходуном, постарел разом на десяток лет. Еще хуже с царицей — та ожидаемо впала в истерику и безутешно рыдала. Когда я появился в гостинной — даром что не бросилась мне на грудь, причитая, что зря позволила отселить Парашку с детьми. Умоляла простить и вымолить сына.
Меня же колотило ничуть не меньше — ничего ведь еще не кончено, все может сорваться в любой момент.
Совместный молебен немного всех успокоил, заплаканных княжон увели спать, когда примчался бледный Герарди и прямо в руки передал Николаю конверт.
В нем было письмо, составленное из букв, вырезанных из газет.
“Завтра в полдень подписать публично, в присутствии репортеров и послов, конституцию кадетов и передать всю власть избранной Думе. Ребенок будет передан обратно через три дня в полдень на одном из вокзалов. В противном случае… Время пошло”.
Царь поначалу просто не поверил.
— Нет, нет, этого не может быть! — и бросил лист, на который я с таким трудом ночью наклеивал буквы, прямо на пол.
Потом начал кричать. Лицо самодержца так покраснело, что я испугался — вот хватит его удар и власть передавать будет просто некому. Но нет, Николай выдержал первый приступ. Суета слуг, обморок Аликс, которая подобрала письмо…
Вот кому реально поплохело — начальнику штаба Отдельного корпуса жандармов Саввичу. Схватился за грудь, еле успели подхватить под руки.
— Никто! Слышите, никто — помазанник ткнул в конверт — Не должен узнать об этом. Всех слуг, нянек изолировать. Казаков запереть в казарме…
— Какой позор — рядом тихо вздохнул Федерикс, вытирая пот со лба платком