— Ой, ты прям чёрт из сказки! — прошептала Капа.
— Боря. Мой Борюся.
Ленка погладила козла, почесала за ухом. Коснулась пальцем сломанного рога. Капитолина кашлянула, напоминая подруге о разговоре.
— Сивуха ядовитая была, — продолжила Лена,— перепила лишка. Мало ли чего в неё барыги набодяжили. Кто будет разбираться? Не знаешь, что ли, как алкаши местные дохнут от неё? Сначала слепнут, потом ноги у них отнимаются. А после этими самыми ногами вперёд их выносят. Как Толика, отчима моего.
— И как ты её заставишь выпить столько?
— Завтра у неё выходной. Она меня после обеда за бутылкой пошлёт. Сама знаешь, в это время она со мной по нормальному, даже дочкой называет, а не как обычно. Я уже приготовила таблетки, растолкла и спрятала в бумажный конверт. Надёжно.
— А вдруг не сработает?
— Сработает. Там лекарства от всего на свете. Всё, что было в аптечке, и даже просроченные нашла. И обезболивающие, и антибиотики, и успокоительные всякие.
— Ты откуда такое знаешь?
— В кино видела. Там героиня горсть таблеток съела зараз и умерла. Ещё я слышала, что нельзя лекарство с алкоголем мешать. Сработает, вот увидишь.
Капитолина поднялась и прижалась к подруге. От Леночки пахло козьим молоком, берёзовым веником и ещё чем-то родным, хорошо знакомым. В носу защипало.
— Может, всё же убежим, а, Лен? Мать струхнёт, опомнится и перестанет тебя кошмарить. Ну, подумай!
Борька, словно поддерживая предложение Капитолины, ткнулся мордой в хозяйку. Ухватил зубами край косынки. Потянул. Ленка отстранилась, машинально прикрывая голову руками. Из-под ладоней торчал русый ёжик волос. Притопнула на Борьку и твёрдо сказала:
— Она и рада, если я сгину. Но если возьмётся искать и найдёт меня, я покойник, Кап. Или ты забыла, что было в прошлый раз?
— Как такое забудешь…
Капитолина отобрала у Бориса косынку, подошла к Ленке, — я всё помню… — потом распрямила платок и аккуратно повязала его на голову подруге. Глаза Лены поблёскивали, наполняясь слезами. Она уткнулась лицом в грудь Капы.
Когда Капитолина впервые стала свидетелем этих изуверств, что-то внутри неё надломилось. С каждой пролитой слезинкой Леночки, с каждым новым синяком это «что-то» ширилось, образуя кровоточащий нарыв. Рана разрослась, обернулась зияющей пустотой, заставляя болеть детское сердце. Колючие оковы обиды сдавливали грудь, не давая сделать вдох. Неспособность защитить подругу, единственную, самую близкую на всём белом свете, была сравнима с пыткой.
Капе вдруг показалось, что из душевной раны хлынула жгучая кровь и ненавистью разлилась по всему телу. Капа отстранилась на мгновение от подруги, чувствуя, как кровь устремляется вниз. Опомнилась, стряхнула с себя липкое видение. Это была не кровь, а горячие слёзы Лены, пропитавшие ткань сарафана. Всё было неправильно. Неестественно и жутко. Опасно и скверно. Капа это понимала, а от понимания делалось ещё страшнее. Капитолина взглянула в изнеможённые глаза Ленки и вытерла слёзы с её лица.
«А ведь и правда. Куда от неё сбежишь-то?» — подумала она и прошептала:
— Я с тобой.
***
Капитолина проснулась ближе к обеду. В окна барабанил дождь. Она с головой закуталась в колючее покрывало, сунула босые ноги в стоптанные калоши и выбежала на крыльцо. Небо, насколько смогла разглядеть девочка, было затянуто серой пеленой. Около крыльца в луже плавали окурки, точно крошечные кораблики.
Капа подумала о Леночке и вспомнила вчерашний разговор. Желудок испустил протяжное урчание, а рот заполнила кислая слюна. Дурнота не хотела отступать. То ли из-за голода, то ли от волнения. А может от всего сразу.
Из комнаты матери доносился громоподобный храп. Капитолина приблизилась к двери, приоткрыла её. На койке, ближе к стене, спала мать, а рядом, раскрыв рот, тарахтел, как старый комбайн, дядя Женя. У койки стояло жестяное ведро с непонятным содержимым. Повсюду валялись пустые бутылки и грязные вещи. Смердело букетом из сивушного перегара, сырых окурков и немытых тел. Капа поморщилась. Желудок сдавило спазмом, и она поспешила закрыть дверь. Прошла на кухню.
Стол венчали всё те же вездесущие бутылки, стояли банки из-под рыбных консервов, набитые сигаретными окурками, валялись замусоленные сухари и коробки доширака с остатками засохшей лапши. Желудок неистово урчал, и Капа с надеждой открыла холодильник. На полке среди заплесневелых банок лежал ломоть заветренной ливерной колбасы. «Собачья радость» — так ливерку называла мать. Ничего, сойдёт.