На станции Трептов на двух путях стояло множество трамвайных вагонов с забитыми картоном окнами. Когда стемнело, я попытался разыскать там местечко для ночлега — безнадежное занятие: все было переполнено, бездомные берлинцы устраивались более-менее удобно даже на ступеньках лесенок. Поэтому в поисках укрытия я двинулся в сторону трамвайного депо Трептов. И действительно, на безлюдном дворе стоял моторный вагон, один из тех старинных, времен до Первой мировой войны, с крышей-фонарем и отделанный внутри панелями красного дерева. Я потянул за веревочку, и бронзовый колокольчик мелодично звякнул в пустынном дворе. Свернувшись калачиком на одном из сидений, я крепко спал безмятежным сном юности пока кто-то не потряс меня за плечо.
Я испугался, когда в свете карманного фонарика заметил нескольких солдат, направивших на меня свое оружие. СС? Нет, на них была уже ставшая мне привычной защитная форма. Что они хотели сказать, коверкая язык, я не понял, но догадался и встал, чтобы дать проверить, нет ли у меня оружия. Опустив дула винтовок, патруль вышел из вагона. Повеселев, я покинул свой приют.
Грохот войны затих, но по направлению к городу без перерыва катили грузовики с солдатами и имуществом. Какой-то солдат проехал на велосипеде, неуверенно виляя, но через несколько метров невольно отбросил его в пыль и исчез. Я внимательно осмотрел велосипед. Ясно, почему он его бросил: рама и седло в порядке, но колеса были без шин, крылья и ручной тормоз отсутствовали. С этой находкой я вернулся в свой трамвайный вагон, чтобы еще немножко соснуть. В полшестого ночь окончательно закончилась — грохот канонады вырвал меня из сна. На своем велосипеде я сделал пару пробных кругов вокруг вагона, получилось неплохо. Какой-то патруль остановил меня, осмотрел велосипед и, заметив: «Никс гут», разрешил ехать дальше. Но куда теперь? В лавку старьевщика я вернуться не мог, потому что уже в начале Силезской улицы был установлен шлагбаум, пропускали только военные транспорты. Я развернулся и потрусил на своем велосипеде по Трептовскому шоссе на восток: я хотел домой, в Мальсдорф.
Среди беженцев и транспортов снабжения Красной Армии я вкатился в Копеник. Проезжая мимо остатков еврейской синагоги, разрушенной в 1938 году, я подумал, наконец-то пришел конец этой дьявольской преступной системе.
На фронтоне еврейского дома престарелых на Мальсдорфер-штрассе между колоннами вновь сверкала звезда Давида. В 1942 году нацисты «забрали» еврейских жильцов, депортировали и сожгли их в газовых камерах. Дом был оккупирован организацией «Гитлерюгенд», и вскоре ценные картины, украденные у старых евреев, висели в коридорах и кабинетах фюреров гитлерюгенда. Звезду Давида закрывала эмблема гитлерюгенда.
В пятидесятые годы фасад дома престарелых забрали в леса, звезду Давида уничтожили, и вместо нее остался цементный квадрат. А установить на этом доме памятную доску и, конечно же, оставить звезду Давида — во времена ГДР это не пришло в голову Совету городского района. Так же как и сегодня отделу народного образования округа.
Когда утром 27 апреля 1945 года я отъезжал от Силезского моста, стрелки моего старого будильника показывали шесть часов. А в двенадцать дня я входил в калитку родного дома в Мальсдорфе — теперь, без налетов, бомб и гранат, можно было начинать новую жизнь.
* * *
Дом был полон беженцами и людьми, чьи дома разбомбило. В каждой комнате жили не меньше четырех человек, и бельевые веревки, как лучи, тянулись от люстр к стенам. Я устроился в подвале. В начале мая отряд Красной Армии конфисковал дом, и в течение часа всех жильцов — им было позволено взять только самое необходимое — выставили на улицу. Я перебрался в мансарду поблизости. Что же, теперь у меня была крыша над головой, но есть было нечего. Жизнь мне спасли оккупанты.
Я быстро установил контакт с солдатами из нашего дома. Сначала мне разрешили снова заходить в сад, а позже даже обставить своей мебелью, которая теперь беспризорной стояла в подвале, две маленьких каморки в конюшне. У меня опять была «комната и кухня».
Хотя на улице ярко светило солнце, у русских целыми днями горели люстры во всех комнатах; все радиоприемники были настроены на волну Москвы, и отеческие сталинские речи раздавались по всему дому — предохранители перегорали. Денщики постоянно прибегали ко мне в конюшню и, сильно жестикулируя, объясняли: «Никс арбайт, никс арбайт!», и тут же мчались обратно в дом, я за ними. Скоро предохранители совсем истрепались, новых негде было взять, и я с помощью тонкой проволочки ремонтировал старые.