Едва замолк последний звук, они захлопали. Один из посетителей спросил, нельзя ли им осмотреть и другие помещения замка. Мы поднялись по деревянной лестнице и вошли в парадный зал второго этажа. Хотя здесь не было ручек на дверях, окна еще не были застеклены, и летучие мыши висели вниз головой, прицепившись к лепным карнизам, никому это не помешало. Я рассказал им об истории парадного зала и судьбах владельцев. В конце маленькой экскурсии один из группы сказал: «Это было очень интересно, а где здесь можно заплатить?» Я не знал что ответить.
В холле на подставке трюмо красовалась майолики. «Вот эта ваза достаточно объемистая, мы будем бросать в нее» — радостно заметила одна из женщин. И действительно, все выстроились к вазе, звеня монетами. Когда я позже опрокинул эту вазу в салоне, там оказалось восемьдесят шесть марок. На эти деньги тогда, перед денежной реформой, можно было купить буханку хлеба. Немного, подумал я, но и это ничего за небольшой рассказ.
Посетители, прямо после службы в церкви соседней общины, которая заканчивалась без пятнадцати одиннадцать. Я нарисовал картонную табличку и на шнурке повесил ее на ручку двери: «Экскурсии по замку каждое воскресенье в 11.00 и 12.00. Вне этого времени — по договоренности». Такого же распорядка я придерживаюсь и сегодня в своем музее грюндерства.
Сначала я жил в этих руинах один. Через пару месяцев рабочие имения и беженцы, присмотревшись, стали спрашивать, нельзя ли им въехать ко мне и сколько будет стоить аренда. «Совсем ничего», — ответил я, — вам только надо достать стекла для ваших комнат». Со стеклом тогда еще приходилось изворачиваться, никогда нельзя было достать столько, сколько нужно. В ближайшей больнице мы достали старые рентгеновские пластинки, смыли и разрезали их. Кроме того, у старьевщика на Силезском вокзале я купил старые, не имеющие ценности картины, снял с них рамы, а стекла разрезал и вставил в нижние окна. Верхние окна я забил картоном, а пространство между ними набил сухой листвой, теперь даже снежные метели не были страшны моей конструкции.
Мы с беженцами были как одна семья. Вечерами мы собирались вместе, часто я ставил граммофонные пластинки и мы танцевали.
Но весной 1948 года перед нами внезапно появились деловые господа из опекунской управления — и тогда уже существовало такое. В холле у лестницы они коротко объявили, что мы должны освободить помещения. Семьям были уже выделены квартиры. «У вас есть хоть какая-нибудь мебель?» — спросил я их, потому что очень к ним привязался. «Мы пришли с котомкой и уйдем с котомкой», — был ответ. Этого я не допустил, я раздарил им часть своей коллекции. Так я помог и им, и себе: все равно я должен был покинуть замок в течение трех дней и не мог взять с собой все. Не долго думая, строители выставили мебель в сад, а я на телеге перевозил ее в Мальсдорф. Конечно, возвращаясь с телегой обратно, я не досчитывался одной-двух вещей, но что уж тут поделать?
Следующим шагом я с чисто женской хитростью обольстил ландрата (начальника окружной администрации) округа Бернау, чтобы предотвратить снос замка Дальвитц. На двух телегах, груженных мебелью, я переехал в это здание в стиле неоклассицизма, построенное еврейским архитектором Фридрихом Хитцигом в 1854 году.
«Вы должны убраться отсюда! Не может быть и речи о том, чтобы Вы устроили здесь музей. Мы не хотим этого, и нам это не нужно. Этот замок — юнкерское владение. Он будет снесен — и точка!» — заявил мне бургомистр, с отвращением взглянув на мою коллекцию. По наивности он принял ее за дворцовую мебель, а значит — исчадие аристократического ада.
С этим человеком было бесполезно говорить, легче было бы объяснится со стенкой. Я отправился в окружную администрацию Бернау, расположенную в северо-восточном направлении недалеко от Берлина, и так долго действовал на нервы начальнику, что он согласился осмотреть замок вместе со мной.
Увидев на террасе герб, он хотел сразу же развернуться и уйти, заявив: «Мы хотим убрать все эти юнкерские замки, чтобы они не попадались у нас на пути». Я атаковал строго по-социалистически: «Товарищ, теперь все это принадлежит нам, это народное достояние. Юнкера давно уже экспроприированы, а из этого замка мы могли бы сделать что-нибудь полезное для трудящихся. Детский дом, например». При слове «детский дом» он закивал головой, размышляя вслух: «Да, да детский дом нам, конечно, нужен».