— Даешь слово, Володя, что не будешь больше лазить по карманам, не будешь больше воровать?
Он тяжело сглотнул, а в глазах мелькнул проблеск надежды и недоверия одновременно.
— Клянусь, что с этого момента завяжу, — начал искренне заверять он, — от хозяина вышел, дал зарок, пообещал себе, что с этим покончено... Да вот как-то сорвался и взялся за прежнее.
— Ну что, поверим ему? — спросил я Китаева.
— Поверить-то можно, но должен понять, если кто-то из наших заметит его за прежним, то и этот случай вспомнится обязательно.
— Клянусь матерью, что это последний раз в жизни, — горячо опять начал заверять нас Джага. — Чтобы не встречаться с прежними дружками, уеду в Н-ск, устроюсь на работу, а там ведь и щипать негде. Ты же знаешь, — обратился он ко мне.
Н-ск — наш с ним родной город, небольшой районный центр. Там каждый человек на виду, и карманникам развернуться негде.
— Идет, — согласился я, — давай мою авторучку.
Малахов достал из кармана брюк похищенную авторучку и возвратил ее мне.
— Все, — сказал я, — помни эту встречу.
— Запомню, всю жизнь буду помнить и не подведу вас, поверьте! — Весь его вид выражал неподдельную искренность.
На этом мы и расстались. Разошлись по своим делам. Малахов, чуть косолапя, пошел к мосту по улице Чкалова, а мы по улице Ленина к библиотеке.
— Может быть, мы зря так по-рыцарски, по-джентльменски, — с некоторым сомнением сказал Китаев, когда мы проходили около Кировского райотдела милиции.
— Посмотрим, — ответил я неопределенно.
Дня через два вечером в дверь нашей комнатки осторожно постучали.
— Входите, — сказал Жора, — не зачинено.
Это был Джага.
— Ну и ну, — удивился Китаев.
Малахов, смущенно улыбаясь, с картонной коробкой в руках, пристроился на краешке стула.
— Уезжаю я, ребята, — обратился он к нам, — вот зашел попрощаться. Чаю попить... тортик с собой прихватил. У студентов чай-то не жирный. Сиротский.
Отложив книги и конспекты, я долго разговаривал с Малаховым, вспоминали город, где прошло наше детство, пионерский лагерь. Потом Жора спросил Малахова:
— Как же ты пошел по этой дорожке, как же это случилось?
Малахов опустил голову и надолго задумался. Мы его не торопили. Наконец каким-то другим взглядом он посмотрел на нас и обратился ко мне:
— Ты помнишь наш послевоенный город? Драки в пивных, поножовщина. Со временем меня стало восхищать право сильного, право, приобретенное ударом кулака, — закон волчьей стаи. А это привело в такое окружение, где удачно совершенная кража считалась проявлением смелости, удальства, находчивости. И эта обстановка затягивает. Вы мне поверьте.
— Когда же ты начал понимать это?
— Впервые серьезно задумался в лагере. Сейчас в местах лишения свободы воспитательная работа поставлена крепко. Воры в законе вкалывают на равных со всеми. Им уже пообломали рога. Теперь с гордостью не стучат себя по груди, заявляя громко: «Я вор!» Это общая атмосфера. Я сидел в нескольких местах. А в последнем лагере, Озерлаг называется, у нас был замполит — стоящий мужик. Он мне на многое глаза раскрыл... Потом уж, когда снова взялся за прежнее, ничего не боялся. Боялся только, если посадят, попасть в Озерлаг и снова встретиться с этим человеком. Поверил ведь он мне, а я его подвел... В общем, на свободу я вышел с твердым намерением покончить с воровской жизнью. Да не тут-то было. Не так просто оказалось сбросить с себя сразу эти путы. Наверное, опять бы я загремел под фанфары, да счастье улыбнулось: спасибо, на вас наткнулся.
— Наверное, старые дружки подтолкнули, — уточнил Жора.
— Да, не без этого, — вздохнул Малахов.
— А кто, они? Приметы, клички, в каких местах и когда воруют? — загорелся Китаев.
— Хорошие вы ребята, но этого я вам говорить не буду, — твердо заявил Джага, — стукачом не был. А у вас хватит ума и самим выследить их.
Мы с Жорой не настаивали. Распрощались с Малаховым по-товарищески, надеясь, что если он и не стал нашим союзником, то из лагеря противников наверняка выбыл. Действительно, ни я, ни мои товарищи Джагу больше не встречали. Китаев и я были довольны намного больше, чем в тех случаях, когда доставляли задержанных с поличным и их отдавали под суд. Несколько лет спустя я узнал, что Малахов умер в родном городе от туберкулеза: годы, проведенные в лагерях, не сказались добром. Но слово свое он не нарушил.
Все же думаю, что переоценить ценности меня в какой-то степени подтолкнул дядя Миша. Нет-нет да и вспоминался мне тот странный взгляд, которым он смотрел на меня во время беседы о судьбе Боршая и Мирголовского.