Энни договаривает за нее:
— Из сердца вон.
— Вот такой творится отстой!
— Понимаю.
— Вряд ли ты можешь это понять. А теперь меня пробуют подкупать подарками.
— Вот-вот, — говорит Энни, желая доказать Келли, что хорошо понимает, о чем речь, и знает об этом не понаслышке. — Мои только и приговаривали, что подарят мне кольцо с рубином, если я наберу пять фунтов.
— Когда от тебя требуют сбросить пятьдесят фунтов, все немного по-другому, но я же, черт возьми, старалась это сделать. Слушай, а у тебя нет чего-нибудь поесть?
— У меня с обеда остался батончик из инжира. Они думают, что я его съела. Вот, возьми.
— Так вот, — Келли, шумно чавкая, поглощает угощение. Она глотает и спрашивает: — Больше нет?
— Это все, что было.
— Ну и ладно. Так вот, они обещали мне шубу, если я сброшу вес, они обещали, что отправят меня путешествовать по Европе, даже обещали подарить машину, если я просто буду есть меньше, представляешь? Для меня это то же самое, что зажать нос и перестать дышать, понимаешь? Но я пыталась. Я старалась, я даже сбросила пару фунтов, но при моем весе это, конечно, капля в море, но все-таки… Разве нельзя было хотя бы похвалить? Я же это сделала. Мне это удалось, пусть мама и говорила все время что-нибудь вроде «Ничего страшного, милая, сегодня твой день рождения, и один маленький кусочек совсем не повредит». Наверно, где-то в глубине души моей мамы скрывалась злая мачеха, типа, «Я ль на свете всех милее», и на самом деле она хотела, чтобы я осталась такой, как есть.
Злая мачеха. От одной мысли об этом Энни начинает тошнить.
— Может, все матери на самом деле такие.
— Но я ведь действительно немного похудела. Мне это удалось, я чуть не померла, но сбросила десять фунтов, и мы собрались это отпраздновать; решили купить мне новый костюм, а потом меня должны были свозить на вечеринку в клубе. Я так балдела от радости, просто не передать. Ну вот, я выбрала себе такой хорошенький черный костюмчик, хм, который немножко стройнит, в магазине одежды для полных, чтобы в клубе, на ужине для привилегированных членов, я выглядела как полагается. Мы же придаем значение таким глупостям. — Кровать дрожит, а Келли спрашивает испуганным голосом: — Что это? Опять тележка?
Тележка и правда гремит страшновато.
— Это просто каталка с капельницами.
— А, капельницы. На моем этаже их нет. На тележках привозят слабительное и резиновые клизмы.
— Фу-у-у!
— Так вот, в тот день в клубе намечалась большая вечеринка, и я надела свой новый костюм и черные лаковые туфли, чтобы все видели, какие у меня маленькие ножки, и симпатичный черный плащ. Я даже сделала макияж, почти час на это потратила! Когда я наконец собралась, мама с папой уже ждали меня в машине, и вот мы с мамой всю дорогу до клуба болтали и смеялись, но она почти на меня не смотрела, пока папа не остановил машину и мы не вышли. И вот я кружусь на месте, потому что мне так радостно, распахиваю плащ, так что мои юбки чуть-чуть взлетают, и говорю: «Мамочка, посмотри!», а она мне в ответ…
На этом месте Келли, сидя здесь, в палате, громко стонет. Энни тихо бормочет:
— Ну и ну-у-у…
На какое-то время Келли умолкает, стараясь взять себя в руки. Наконец она продолжает свой рассказ.
— А она говорит, — после этого я с ними уже никуда не ходила. Я читаю на лице у мамы огорчение, когда она подкрашивает мне щеки тенями для глаз, чтобы, понимаешь ли, я казалась не такой толстой, и я слышу, как у нее вырывается вздох, и она говорит, моя мама, моя собственная мать, говорит мне: «Пообещай только, дорогая, что не будешь снимать плащ».
— Ужасно.
— Нет, все это совершенно обыкновенное дело.
— Ты права. Так оно и есть. — Энни вспоминает, как ее первый раз привели на консультацию к специалисту. Мама и папа, наверно, думали, что от каких-то разговоров она захочет больше есть. Она вспоминает, как мама пыталась кормить ее всякой гадостью, сколько было слез и упрашиваний, и с тяжелым вздохом вырывается у нее из груди вопрос:
— Но почему они с нами так обращаются?
— Потому что они считают, что мы их позорим!
Энни потрясенно отвечает:
— Моя мама сказала бы то же самое. Если бы вместо нее это не сделал папа. Он сказал, что им за меня стыдно.
Келли наклоняется, и ножки кровати встают на место. Энни ощущает ее свежее дыхание.
— Так ты все поняла, да?
— Что они нас ненавидят? Конечно.
Келли злится.
— Нет, дурочка. Что они не имеют права! Они относятся к нам, как к аксессуарам, а мы оказались не того размера и не той формы, черт побери.