Иду в казарму и уже мечтаю о том, как я буду воевать в Египте. Правда, где этот Египет я толком и не знал, но думаю те, кто меня туда повезут, наверное, знают, где он находится. Ну, всё, как говорится, сделал дело, гуляй смело. У меня натура слегка авантюристическая, и я на полном серьёзе собрался туда ехать. Нутром чувствую, что это затея не очень хорошая, ну уж очень хочется себя проверить, чему же я научился за эти три года.
Ну что теперь делать, надо только ждать, когда будет приказ по полку. А пока приказа не было, мы с товарищами лежим на койках, и я мечтаю, как оно там будет в Египте. Ребятам говорю, перо наперво, что я сделаю, так это возьму в плен еврейский женский батальон, выберу себе двух самых красивых девушек и они будут моими жёнами, а остальных отпущу, пусть идут в свой Израиль.
«Ну и куда ты их денешь, в танке с собой будешь возить?» — спрашивает меня пессимист Захаров. На что я ему ответил: «Ты Захаров тёмный человек, у них командир танка — господин, и ему полагается квартира. Я как-то читал одну книжку, где описывалась война арабов с кем-то, так у их командиров были слуги, которые им сапоги чистили, пуговицы на гимнастерках надраивали до блеска, так что там всё как надо. А Захаров снова не унимается: «А что, если они тебя в плен заберут, что они с тобой сделают?» Тут я не выдержал Захаровских нападок и говорю ему: «Послушай, если у тебя нет никакой фантазии, так не мешай другим мечтать. И вообще, давайте спать, а то мне может завтра уезжать, а я из за вас не высплюсь». На другой день я мучился ожиданиями до обеда, о приказе ничего не слышно, как будто я и не писал заявление. Думаю, как же так, глава нашего государства с большой трибуны сделал такое мировое заявление, а здесь в полку его не слушают. Терпения моего хватило до после обеда. Нет, думаю, надо пойти в штаб полка, к земляку и узнать что к чему.
Пришёл к Юре и спрашиваю его: «Юра, ну что там с моим заявлением?» Он, не отрываясь от своих бумаг, одной рукой, берёт из папки моё заявление и небрежно его бросает ко мне на стол со словами: «На, забери его». И снова наклонился над бумагами. Я понял, почему раздражён мой земляк, он сразу не одобрял моё решение ехать воевать за арабов, ну и ладно думаю, это его мнение, а у меня есть своё. Но почему он мне возвращает письмо, об этом я спросил у него, а он мне ответил: «А ты прочитай, на нём резолюцию».
«Какая ещё резолюция?» — подумал я, да ещё на моём заявлении, но всё же прочитал. Читаю: «Отказать, так как нет соответствующего приказа по Министерству обороны». Дата и подпись. Опять облом. Ну что это мне так не везёт. Юра, увидел моё настроение и говорит: «Да не расстраивайся ты, может оно и лучше, что не поедешь, что там голову класть, за каких-то арабов. Вот я бы ни за что туда не поехал». Я уже разозлился и говорю ему: «Да тебя туда никто и не возьмёт, там своих писарей достаточно, тем более что ты по ихнему и писать не умеешь». Юра посмотрел на меня внимательно и говорит: «Знаешь, что я тебе на этот счёт скажу, со всего полка, а это больше полтыщи человек, только один ты написал вот такое заявление, и больше никто. Кумекаешь, о чём это говорит?»
Я, конечно, кумекал, но кумекал по-своему, своим земляком я был не понят и поэтому обиженный ушёл от него. На этот счёт скажу, как бы там в Египте у меня было, я тогда представления не имел, а вот в девяностых годах, когда можно уже было нашим инструкторам рассказывать о службе в Египте, то узнал, как там было, и подумал, хорошо, что я туда не поехал.
ЧП ПОЛКОВОГО МАСШТАБА
Служба надоела до чёртиков, всё делаю на автомате. Наконец напечатали в газете приказ о нашем увольнении в запас, на миг в душе появилось облегчение, хотя куда поеду, я ещё не знал. Ну что теперь, знаю, не знаю, а чемодан надо готовить, хотя, если честно, то он у меня давно приготовлен. Да там практически ничего и не было, только фотографии, письма из дома и ещё шерстяной спортивный костюм, который мне подарил спортсмен, боксёр Толя Максимов. А сам чемодан у меня был новенький и в то время модный фибровый, светло-жёлтого цвета, и хранился он в надёжном месте у старшины в каптёрке. Там не только мой чемодан хранился, там хранились все вещи солдат, и в том числе и тех, кто готовился уехать домой. В один из дней, после завтрака, когда рота ушла на теоретические занятия, мы с Зенцовым сидели у меня на койке и гадали, куда же ехать. Немного погадав, Лёша говорит: «А пойдём к старшине и посмотрим, что там с нашими чемоданами». Сказано — сделано. Поднялись на чердак, каптёрка располагалась там. Заходим к старшине и просим его открыть загашник, где на полках лежали вещи солдат, в том числе и наши чемоданы. Он открывает, я смотрю и глазам своим не верю, моего красивого чемодана нет на месте, чемодан Зенцова тоже отсутствует. Я поворачиваюсь к старшине, этому молдавану-тихушнику, и спрашиваю у него: «Где мой чемодан и Зенцова?» Он двигает плечами и говорит: «А я откуда знаю, я их у тебя по описи не принимал, может их ещё ты потерял, когда был старшиной» — «Ладно, — говорю ему, — кто украл мои вещи, я знаю и заверяю, что ему будет плохо и даже очень, а за одно и тебе». Я это сказал не для красного словца, у меня были подозрения что, наш старшина и рядовой Соснин, ну тот, который часы украл, завели какую-то непонятную для меня дружбу. Рядовой Соснин, часами находился у старшины в каптёрке, часто уходил со старшиной из роты, а ещё я их несколько раз видел, как они, обняв друг друга за талии, ходили по алее у казармы. Такое фамильярное отношение командира с подчинённым, ни в какие солдатские рамки не лезло. Я ещё тогда заподозрил, что раз старшина с таким человеком, как Соснин, корефанятся, значит жди беды. Вот она и случилась. Я не стал ждать командира роты, чтобы доложить ему о ЧП в роте, взял с собой Зенцова и мы пошли в штаб полка, к земляку Юре.