— Доброе утро, — низкий голос Самира, насыщенный грудной хрипотцой, сегодня слышится иначе: не устрашающе, а зазывающе.
К моим щекам приливает жар. Из головы никак не выветривается инцидент в примерочной и наш разговор перед сном. Я не из стеснительных, но сейчас хочется провалиться сквозь землю.
Избегая его испытующего взгляда, лихорадочно перебираю в голове идеи отпочковаться от этой дружной компании.
— Я принесу фонарики, — нахожу причину отлучиться. — Кажется, они в моей студии.
— Они же тяжелые! — спохватывается няня. — Самир, поднимись с Элечкой за коробкой. Не хватало только, чтобы она навернулась с лестницы.
Да уж, отпочковалась! Самир ни секунды не медлит. Отдает Ольге гирлянду и берет курс в мою сторону. Прет, как корабль, упрямо несущийся к берегу, где кинет якорь.
Развернувшись, отправляюсь к лестнице, спиной ощущая жар от идущего позади телохранителя. Как ему удается так накаляться? Заполнять собой все пространство не только физически?
— Вам все-таки придется устроить для меня экскурсию по дому.
Он снова обращается ко мне на «вы». Давящая пульсация в висках начинает затихать. Я сглупила, позволив ему перейти на «ты». Хорошо, что он все понял. Я хотя бы не буду чувствовать себя виноватой, подпустив к себе человека, с которым нельзя быть друзьями. Мы слишком разные. Во всем: в социальном статусе, в возрасте, во взглядах на вещи. Когда я оправлюсь от пережитого, мое близкое общение с телохранителем станет камнем преткновения в личной жизни. Не стоит создавать себе проблемы.
— Ты так и не был на третьем этаже?
— Не привык вторгаться в запретное личное пространство своих подзащитных.
— А если бы там была заложена бомба?
Самир хмыкает, поднимаясь вслед за мной по ступеням.
— Дом охраняет целый отряд. Здесь муха не пролетит незамеченной.
— Получается, твоя работа — развлекать меня?
— И осиливаю я ее с трудом, — усмехается Самир, поравнявшись со мной в коридоре.
— А я предупреждала, что я избалованная, — хочется сказать это с улыбкой, но дух прошлого, что витает в воздухе, нагоняет уныние.
Здесь была моя комната, там — гардеробная. Отдельный душ, отдельный джакузи, терраса, оранжерея под стеклянной крышей. Тут был мой личный рай. Особенно в студии.
Ручку я поворачиваю через силу. Дверь отворяю с нажимом.
Полотна завешаны белыми простынями. Брошенные на столах краски, кисти, палитры: все это тоже накрыто пленкой. Даже диван и кресла. Мимо мольберта я прохожу едва ли не на цыпочках, словно боюсь потревожить его, разбудить.
Самир присвистывает, входя в студию.
— Вы увлекаетесь искусством, Элла Валентиновна?
— Увлекалась, — отвечаю сжато, приподнимая пленку над столами и ища коробку с фонариками. — После прошлого Нового года отнесла сюда часть реквизита. Собиралась написать что-то рождественское.
— Собирались?
— Да. Как-то не получилось. Отвлеклась…
Отвлеклась на тусовки, на Никиту. У меня много таких брошенных картин. Вдохновения и терпения не хватало довести их до конца.
— Вот они! — Сдергиваю пленку, приподняв облако пыли. Отмахиваюсь, ворча на Ольгу. Складываю расставленные на столе фонарики в коробку к остальным и, не успеваю ничего сказать, как Самир берет ее.
— Полгода взаперти, и вы ни разу не взяли кисть в руки?
— Нет, — вздыхаю, взглядом обводя любимые стены. От вида некогда яркой студии в груди щемит. — Что я могу написать в таком состоянии? Черное пятно? У меня в душе мрак, Самир.
— Вы могли бы выплеснуть негатив через картины.
— Не хочу пачкать полотна следами депрессии.
— Это всего лишь полотна, Элла Валентиновна, — улыбается он. — Разрешаю вам написать мой портрет. Не обижусь, если обезобразите.
Снова почву из-под ног у меня выбивает. Отворачиваюсь к панорамным окнам и обнимаю плечи. По ту сторону стекол меньшая буря, чем у меня внутри. Я кричу, но крик этот, кажется, никто не слышит. Никто, кроме Самира. Каким-то образом он ухитряется вытаскивать из меня прежнюю Эллу Ярославцеву.
Пальцы подрагивают от желания вновь взяться за кисть. Влезть в свою запачканную широкую рубашку, усесться на пуфик и штрих за штрихом, мазок за мазком погрузиться в свои фантазии. Абстрагироваться от всего, заглушить тот душераздирающий крик внутри, забыться. Хотя бы на несколько часов.
— Я больше не рисую, Самир, — отвечаю, победив пробуждающуюся наивную мечтательницу. — Давай отнесем это вниз.