Лизка ни одной книги за всю жизнь не прочла, зато во что одет человек — ночью разбуди — назовёт. Что это ей даёт я не знаю. Наверное, то же, что и мне моя начитанность, раз мы обе здесь подносы таскаем.
— Лонго-что? — хлопаю глазами, а потом вздыхаю, — Ладно, а они дорогие?
— Лан-ге-зо-ны, — терпеливо повторяет она, — или «А Ланге унд Зёне», переводится как «Ланге и сыновья», ой кому я это все рассказываю, — нетерпеливо отмахивается она, — дороже «ролексов». Рассчитывай на хорошенькие чаевые.
Я киваю, но Лиза этого уже не видит, потому что считает, что слишком хороша для болтовни со мной. Оборачиваюсь к бармену Боде и беру приготовленный для гостя эспрессо. Должна была подать еще три минуты назад, эхх… Хорошо, Хоттабовна не видела.
— Прошу, Ваш кофе, — привлекаю к себе внимание, прежде чем поставить перед ним напиток.
— Благодарю Вас.
Всё это время он глаз на меня не подымает, обидно даже. Интересно ведь его порассматривать. Но делать нечего, возвращаюсь ждать суп. До конца смены десять минут, и я уже не надеюсь принять душ даже на роботе. Вызову такси и сразу поеду.
Слышу звоночек на кухне. Это точно для меня. Ставлю горячую тарелку на поднос и красивой элегантной походкой, как учила вышеупомянутая сотню раз Лизка, шествую к нему.
Я честно не знаю, откуда взялся Богдан и какого лешего он вообще из-за бара вышел, да еще и в зал поперся, но… Мы врезаемся прямо у стола мужчины, марку часов которого я так и не запомнила. И весь суп, весь этот бесов батумский суп с рыбой оказывается на госте и мне.
Да ладно на мне! На госте!
Господи…
Со всех ног к нам летит Хоттабовна. Я еще никогда не видела, чтобы она так быстро бежала на своих двадцатисантиметровых каблуках. Про себя отмечаю, что на них она не кажется такой уж коротышкой… Да о чем я думаю!
Гость!
Он медленно поворачивается к нам всем корпусом, но со стула не встает. Куда ему вставать-то, тут суп везде! Там этого блюда несчастного триста пятьдесят граммов всего, а в супе всё! Но хоть на голову ему не надела!
Мужчина тем временем поднимает голову и смотрит сначала на Богдана, а потом на меня.
Дурная моя хотелка! Хотела его порассматривать? Мечты сбываются! Хоттабовна что-то лепечет, а он с меня глаз не сводит. Не злых, больше обвинительных каких-то, но очень красивых. Я молчу, и он молчит. Ну почему молчит? Лучше бы орал! Краем взгляда замечаю, что Бодя уже испарился.
Гаденыш!
— Что встала растяпой? Живо вытри тут всё! — рычит управляющая, а я почему-то не несусь за тряпкой, а беру белоснежную тканевую салфетку, которая покоилась на коленях моего гостя, и начинаю тереть его пиджак.
Я прямо присаживаюсь перед ним на корточки и начинаю тереть его наверняка дорогущий чёрного цвета пиджак!
Он смотрит на меня с недоумением. Ещё бы!
Уголок мужских губ ползет вверх, но не в гнусной насмешке, вовсе нет, а как-то по-доброму.
— Вы лучше орите на меня, ладно? Пожалуйста, — лепечу в панике, — бабушка моя говорила, что гневу выход нужен, вот лучше покричите… — мне бы заткнуться, но меня лихо несет, как «ладу» в гололёд, еще и на летней резине.
Глава 2
— Почему я должен на Вас орать? — впервые за время всеобщего балагана произносит сам пострадавший, и я наконец перестаю втирать остатки фирменного супа с томатами в его дорогущую одежду.
Заглядываю в серые глаза и говорю почему-то:
— Есть контакт.
Он удивленно смеется, вполне добродушно. Берет мои руки в свои, мягко забирает салфетку, кладет ее на стол и поднимается со стула, потянув меня с собой за руки, которые так и не отпустил.
— Жень, ты девушку не ругай, вон испугалась как, — поворачивается к недовольной Хоттабовне, а потом мне говорит, — иди переодевайся, домой тебя отвезу.
В непонимании смотрю на Евгению Олеговну, та с явной неохотой коротко кивает. А мне больше ничего не надо, я бегу в раздевалку. Переодеваюсь быстро, руки всё ещё дрожат. Чувствую, завтра мне достанется…