— Чем обязана? — держу оборону. На моем лице не дрогнул и мускул — да здравствует общепит и клиенты-хамы!
На деле же мне страшно. Я одна, уже довольно поздно и даже если начну орать на этой части улицы никто не живет, кроме восьмидесятилетней Варвары Климентьевны. Вот уж кто точно меня не услышит.
— Да смотрю берега путаешь довольно часто. И резво. — Он останавливается напротив. Ближе, чем я того бы хотела. Это учитывая, что я вообще не хочу дышать одним с ним воздухом, а сейчас вот приходится.
— Я не сделала ничего, что бы нарушило правила договора, — на слове «договор» мне до острого покалывания в пучках хочется показать скобки, но я усердно приказываю себе не делать того, что может разозлить его.
— Поуважительнее нужно быть, куколка. А теперь поехали, прокатимся. Для профилактики. — Ухмылка становится ехидной, а я сглатываю от мерзкого взгляда и такого же мерзкого ощущения страха. Липкого и безумного.
— Никуда я с тобой не поеду. Это не предусмотрено правилами, — делаю попытку, но она является заведомо проигрышной.
— Правила здесь устанавливаешь не ты. И желания твои никого не волнуют. Никого из тех, кто тут находится. Или как говорят твои мажоры в городе: присутствующих. — Он издевательски растягивает это слово, будто оно сильно отличается от уже выбранного им синонима. Это попытка задеть, но я не реагирую. Стою, вцепившись в дорожную сумку обеими руками до побелевших пальцев.
Он хватает меня за локоть, сумка выпадает из рук на холодную землю, но Витя, который тащит меня на заднее сидение своей машины будто этого не замечает. И мне сейчас не до нее. Я предпринимаю попытку вырваться, но грубые пальцы лишь сильнее смыкаются на моем локте. Задевают нерв и мне приходится до боли закусить губу, чтобы не взвыть.
Перед открытой дверью хватаюсь за крышу, препятствуя. Только моя сила против него веса не имеет, и он легко заведя назад мою руку закидывает мою тушку в автомобиль. Дверь хлопает и когда распахивается водительская, я открываю свою, чтобы вынырнуть наружу. Только Вите даже не выбираться из салона не нужно: он успевает ухватить меня за правый край куртки. Та жалобно хрустит в надрыве, но этого оказывается достаточно, чтобы замедлить меня. А потом он с силой смыкает за волосы и я заваливаюсь назад, ударившись головой о пластик противоположной двери.
Покончив с моими брыканиями он жмет по газам, не беспокоясь об открытой двери, которая от резкого движения захлопывается сама. Ловлю его взгляд в зеркале заднего вида и эта ухмылка, обращенная ко мне, сопровождающая колючие глаза не обещают ничего хорошего.
Я знаю эти места, стараюсь следить за дорогой, забив на ломящую головную боль. Меня словно кувалдой бахнули. Глаза щиплет от показавшихся было слез, но я жмурюсь, отказываясь демонстрировать слабость.
Хочу домой. Во внутреннем кармане куртки лежит телефон и сейчас я больше всего желаю, чтобы никто не вздумал мне позвонить. Хотя уже довольно поздно для созвона, закон подлости никто не отменял.
Никто мне не звонит. Ни в момент моих об этом мыслей, ни через минуту, ни через пятнадцать. За время, которое мы едем неизвестно куда, успеваю вспомнить все сцены из блокбастеров, когда похищенного человека спасал телефонный звонок.
Вопрос лишь — кому звонить. Мама, кроме паники ничего не сделает, Пашка слишком мал, Поля… Вот Поля — хороший вариант. Но долгий. Может и не понять, что к чему. Хотя, а кто бы понял?
Но я знаю кто. Фамилия у этого человека сама за себя говорит.
«Говорящая и впередиидущая». Так и есть. Но несколько его сообщений около полуночи, «рабочий чух-чух» и деловой, — настаиваю! — ужин в ресторане не дает мне права заручиться его поддержкой. Учитывая, какими последствиями можно обзавестись, если такой влиятельный человек, как Разумный появится у Них на горизонте.
Пока я перебираю в мыслях то самое доверенное лицо, которое спасет меня ото всех бед, машина трясется на разбитой дороге. У нас в поселке асфальт, к слову, уже лет двенадцать лежит точно, и если мы едем по ямам, то мы на куличиках у того самого рогатого создания.
Черт!
Еще минут через десять бездорожья и темноты, — что тоже очень странно, но ни единого фонаря уже минут пятнадцать нет, — ланос тормозит. Я немного подаюсь вперед, чтобы оглядеть место, но ничего не видно, кроме нескольких метров дороги, подсвеченных фарами. Когда Витя их выключает и поворачивается ко мне, леденею. В темноте вижу лишь его силуэт, а вместо глаз черные впадины. Можно было бы пошутить, что мечта Шестакова наконец осуществится и он без проблем пройдет пробы во второсортный ужастик, но шутить, знаете ли, не хочется.