Тётя Маша и юноша быстрым шагом шли к дому, в котором юноша оставил Олесю. Слякоть мешала ходу. Ноги разъезжались, серые капли оставались на лодыжках.
-О ты, Боже мой, моя дорогая, - Мария громко причитала и постоянно вдыхала, - как же ты будешь без неё...
Эти слова только усугубляли состояние Михаила. Ему хотелось закопаться в этой жидкой влажной земле так, чтобы грязь забивалась в нос, рот, уши, чтобы проникала везде и всюду. Лишь бы скрыться на время от этого истерического состояния, лишь бы не слышать этих чужих вздохов.
В доме было всё тише обычного. Олеся улыбалась, будто смотрела чудесный сон. Взмыленная тётя Маша села за стол и перевела дух. Расстёгивая куртку и давая груди больше прохлады, она сказала:
-Звони в скорую, Миш.... Ой, надышаться бы. Ну как же так?! Олеся! Не побереглась!.. А ты звони. Звони, Миш.
Юноша, уже без истерики, медленно ответил на все вопросы диспетчера.
"Это я вообще не про неё говорю. Это не она не дышит. Это кто-то. Не она. Всё нормально..."
После разговора он с каменным лицом погрузился в кресло рядом с матерью и посмотрел на её неподвижное лицо. Внутри опять заныло, но с ещё большей силой, будто грудную клетку разрывают на части.
"Может, это я умер, и всё это бред? Такого никогда не могло произойти. Это абсурд!" - думал он.
Молодой человек чуть было не залился смехом, но ему было жалко нарушать такую абсолютную и мёртвую тишину. Он только закусил передними зубами большой палец правой руки.
Прошла безмолвная, казалось, вечность, и только тогда юноша заметил - минутная стрелка на часах остановилась. Этот стук, который он слышал всю жизнь перед сном из своей комнаты, стих. И теперь точно навсегда.
8 глава
Стоять у гроба было странно. Мозг смирялся с бесконечной болью и заставлял как-то хладнокровно ко всему относиться. Михаилу даже было стыдно, что его глаза оставались сухими, в то время как все соседки постоянно утирались носовыми платками. А больше плакать было некому.
Лицо Олеси было будто живым. Веки нежно прикрыты, рот расслаблен, руки словно вот-вот расцепят замок. Под клетчатым одеялом покоилось тело, но ему уже не было холодно.
"Мама, вставай, пойдём", - как мантру Михаил повторял про себя.
-Всё, закапываем, - в этот же момент подтянулись ближе какие-то мужчины.
Как гром, эти слова пронеслись по округе. Юноша жадно припал к рукам и ко лбу матери.
-Я не буду плакать. Я буду улыбаться, мамочка... Люблю тебя, - шептал он.
Сколько раз горсти мокрой земли падали на крышку гроба, столько раз, будто молотком, что-то стучало по голове. И постепенно боль от этого становилась невыносимее. Рядом постоянно всхлипывали какие-то женщины. Они что-то говорили молодому человеку и вместе с этим, не переставая, тёрли свои красные глаза. Мужчины хлопали по плечу, хмыкали и быстро уходили прочь.
Михаил смотрел на свежую могилу и понимал - это то, чего он так всю жизнь боялся. Совсем рядом стояли два креста, на них написаны одинаковые фамилии. Рядом лежат люди, которые не мыслили своё существование друг без друга. И теперь их души тоже рядом. Но тела их мертвы.
Юноша чувствовал, что часть его самого теперь тоже умерла. Если на других ветвях души ещё могли прорасти листья и распуститься бутоны, то эти никогда уже не будут в цвету. Они открыты для февральского холода и июльской жары, чистого добра и коварного зла, чудесной нежности и жгучей ненависти. Для прекрасных воспоминаний и страшного будущего...
Тётя Маша, как чуткая и понимающая женщина, даже взялась помочь соседу. Так как на поминках людей было немного, лишь соседи и некоторые коллеги по работе Олеси, еды нужно было приготовить не так много. На продукты и выпивку Михаил отдал бо́льшую часть скопленной стипендии, которую тратил только на мать.
За столом его ничто не волновало. Люди говорили, чокались, пили, закусывали.
-Миш, ну хоть пюре поешь. Глаза голодные, щёки впали.
Какая-то незнакомая женщина придвинула к нему блюдо и звонко ляпнула пюре ему на тарелку. Почему-то от этого юноше захотелось громко разрыдаться, но он вспомнил своё обещание. От каждого обращения к нему каких-то посторонних людей он всё сильнее расковыривал ранки в уголках пальцев на руках.
-Спасибо, - сдержанно ответил он, но к картофелю не притронулся.
После получаса оживлённого обеда, тётя Маша, сидевшая с Михаилом рядом, взяла его за локоть и шепнула на ухо.
-Миш, встань, скажи.
"Сказать.... А что сказать?.. Зачем уже говорить?.. Зачем это нужно?.."
Юноша машинально встал, взяв полную стопку с водкой, и начал:
-Я... - выдох, - я, правда, не знаю, что нужно сказать. Я не хочу ничего говорить... - выдох, - просто... не плачьте... улыбайтесь...
Он сел и, не отпив, стукнул дном рюмки о стол. Люди, не ожидавшие такого обращения, привыкшие к длинным, содержательным, истерическим речам, сопровождающимся плачем, вздохами и жестикуляциями, молча осушили свои стаканы. Кто-то даже удивлённо поднял брови и подумал: "Молодой, не знает как надо. Ну и пусть не узнает".
Когда все разошлись, тётя Маша помогла вымыть посуду, которую юноша машинально вытер после этого полотенцем, и решила побыть с юношей ещё несколько минут. Как обычно она села за стол, а Михаил упал в кресло-качалку.
-Что дальше делать будешь, Миш? Вернёшься в общежитие?
Он вдруг вспомнил, что, оказывается, учится в институте и вообще больше года живёт в другом городе.