На массивном столе, покрытом зеленым сукном, лежала потрепанная кожаная папка, найденная в архиве Кремля. Она была перевязана грубой бечевкой, словно кто-то пытался защитить ее содержимое от посторонних глаз. Сергей осторожно развязал узел, ощущая, как шершавый шнур царапает пальцы. Внутри были личные записи Сталина: письма, заметки, черновики речей, написанные мелким, аккуратным почерком с легким наклоном вправо. Некоторые листы пожелтели, края их истрепались, но текст оставался четким.
Он начал с письма, датированного 1918 годом, адресованного Ленину из Царицына. Сталин — настоящий Сталин — писал о проблемах с поставками хлеба, о саботаже местных командиров и просил больше полномочий для их наказания. Тон был резким, почти требовательным, но между строк проглядывала искренняя вера в революцию, фанатичная преданность делу. Сергей отложил письмо, задумавшись. Этот человек был не просто политиком — он был одержим идеей, готовый идти на крайности ради нее. Сергей же, как юрист, привык взвешивать каждое слово, каждое решение, зная, что ошибка в зале суда могла стоить клиенту свободы или потере крупной суммы. Здесь ставки были неизмеримо выше — судьба миллионов людей, целой страны, которую он знал из книг и которая теперь лежала перед ним, и зависела от его действий.
Он взял блокнот, лежавший рядом, и записал: «Царицын, 1918. Проверить конфликты с командирами. Возможные враги среди старых большевиков». Его знания из 2025 года подсказывали, что многие обиды Сталина уходили корнями в Гражданскую войну. Троцкий, Зиновьев, Каменев — все они могли помнить старые счеты, и Сергей должен был понять, кто из них представляет угрозу. Но были и другие имена, мелькавшие в исторических книгах, но оставшиеся для него менее понятными: старые большевики, чьи мотивы и лояльность он не мог предугадать. Он должен был быть осторожнее, чем когда-либо.
Среди бумаг он нашел любопытный предмет — небольшой серебряный медальон, спрятанный в картонной папке, словно кто-то забыл его там. Медальон был старым, с выгравированным орнаментом в виде виноградных лоз, потемневшим от времени. Сергей осторожно открыл его: внутри была выцветшая фотография молодой женщины с темными волосами и серьезным взглядом. На обороте фотографии было написано от руки: «Екатерина, 1901». Сергей замер. Он знал, что Екатерина Сванидзе была первой женой Сталина, матерью Якова, умершей в 1907 году. Этот медальон был личной реликвией, чем-то, что настоящий Сталин, вероятно, хранил втайне. Сергей почувствовал укол вины — он вторгался в чужую жизнь, в чужие воспоминания. Но вместе с тем он понял, что этот медальон мог стать ключом к пониманию Сталина как человека, а не только как политика. Он решил сохранить находку в тайне, спрятав медальон в карман гимнастерки.
Размышления прервал резкий стук в дверь. Сергей вздрогнул, поправил грубую шерстяную гимнастерку, которая все еще казалась ему чужой, и откашлялся.
— Войдите, — сказал он, отложив перо в чернильницу, чья медная крышка тускло блестела в свете лампы.
В кабинет вошел Климент Ворошилов. Лицо, обветренное и с небольшими морщинами, выражало смесь усталости и решимости. Он положил на стол папку, аккуратно перевязанную красной лентой, и сел на деревянный стул, который скрипнул под его весом. Ворошилов был одним из тех, на кого Сергей решил сделать ставку: преданный, прямолинейный, но не слишком амбициозный, считающийся с его авторитетом, он мог стать надежным союзником в реформах армии.
— Иосиф Виссарионович, — начал Ворошилов, его голос был низким, с легкой хрипотцой. — Принес доклад о Красной армии, как вы просили. Положение тяжелое. Винтовок не хватает, артиллерия устарела, дисциплина на местах хромает. Солдаты ропщут, командиры жалуются на нехватку всего — от патронов до сапог. Троцкий давит, требует больше контроля, но его планы… — он замялся, подбирая слова, — слишком громкие. Хочет реформировать все за год и на свой лад, но без ресурсов это пустая болтовня.
Сергей кивнул, внимательно слушая. Его знания из 2025 года подсказывали, что Красная армия в 1924 году была в плачевном состоянии: разрозненные части, устаревшая техника, слабая подготовка. Но он также знал, что к 1941 году она должна стать силой, способной противостоять нацистской Германии. Он не мог позволить Троцкому взять армию под полный контроль, но и открыто конфликтовать было рано — это вызвало бы слишком много подозрений.