Свет лампы стал тусклее, и Сергей почувствовал, как усталость накатывает волнами. Он встал, прошелся по кабинету, разминая затекшие плечи. Окно выходило на Красную площадь, где фонари отбрасывали желтые круги света на брусчатку. Он подумал о будущем — о 1937 годе, о войне, о миллионах жизней, которые он хотел спасти. Но каждый шаг в этой игре требовал компромиссов, и он боялся, что эти компромиссы могут сделать его тем, кем он не совсем хотел становиться.
Он вернулся к столу, взял перо и написал еще одну заметку: «Следить за собой. Не стать клоном Сталина». Затем закрыл блокнот, выключил лампу и вышел из кабинета. В коридоре его ждали охранники, тихо переговариваясь. Они проводили его до Мерседеса, стоявшего во дворе. Водитель молча открыл дверцу. Сергей сел сзади, чувствуя холодную кожу сидений. Машина тронулась, и он закрыл глаза, позволяя гулу двигателя заглушить мысли. Завтра будет уже новый бой. И он должен быть готов.
Глава 7
Зубалово, июль 1924 года
Сергей проснулся в своей спальне на даче в Зубалово, разбуженный мягким светом июльского утра, пробивавшимся сквозь тонкие льняные шторы. Половицы слегка поскрипывали под ногами прислуги, а из кухни доносился звон посуды и аромат свежесваренного кофе. После вчерашнего напряженного заседания ЦК, где он переиграл Зиновьева, укрепив свой контроль над партийным аппаратом, Сергей чувствовал усталость. Победа была важной, но хрупкой — Троцкий подозрительно молчал, он был не тот человек, который легко откажется от власти. Каменев чего-то выжидал, а Зиновьев наверняка готовил ответный удар, подговаривая своих сторонников. Сегодня Сергей решил отложить политику и посвятить день семье. Ему нужно было выстроить с ними связь, не только чтобы убедительно играть роль Сталина, но, и чтобы сохранить в себе человечность, которая, как он боялся, могла утонуть в паутине интриг и власти.
Он встал, надел простую серую гимнастерку, слегка потрепанную на локтях, с едва заметным пятном от чернил на рукаве, и спустился в столовую. Там уже сидела Надежда за длинным деревянным столом, покрытым белой скатертью с вышитыми красными ромашками. На столе стояли глиняные миски с гречневой кашей, нарезанный ржаной хлеб, масло в фарфоровой масленке с потрескавшейся глазурью, кувшин с квасом и медный чайник, от которого поднимался ароматный пар. Надежда, в строгом сером платье с высоким воротом, выглядела усталой, но ее глаза потеплели, когда она заметила Сергея. Она аккуратно складывала салфетки, ее движения были размеренными, но в них чувствовалась привычная энергия.
— Иосиф, ты редко встаешь так рано, — сказала она, наливая чай в чашку с тонким золотым ободком, слегка потускневшим от времени. — Обычно ты до ночи с бумагами. Что-то изменилось? Или это из-за вчерашнего заседания? Слышала, там было жарко.
Сергей сел напротив, стараясь улыбнуться. Он все еще учился быть Сталиным в семейной жизни — сдержанным, но не холодным, внимательным, но не слишком мягким. Его опыт подсказывал, что любая неосторожность могла вызвать подозрения, особенно у Надежды, чья наблюдательность была почти пугающей. Он взял чашку, чувствуя тепло фарфора под пальцами, и вдохнул аромат травяного чая.
— Хочу провести день с вами, — ответил он, стараясь говорить спокойно. — Василий вчера болтал о жуках и своей «крепости» в саду. Яков говорил о технике. Пора и их послушать, а не только доклады товарищей.
Надежда посмотрела на него с легким удивлением, ее рука замерла на ручке чайника. Она привыкла, что Сталин — настоящий Сталин — редко находил время для семьи, поглощенный партийными делами. Ее взгляд задержался на нем, словно она пыталась разгадать, что скрывается за его словами.
— Это непривычно, — сказала она, слегка улыбнувшись. — Ты всегда был занят — дела, встречи, бумаги. Василий будет в восторге, он вчера весь вечер строил что-то в саду. Но Яков… он стал таким замкнутым. Ты заметил? Иногда я не знаю, как к нему подступиться.
Сергей кивнул, чувствуя укол вины. Яков, сын Сталина от Екатерины Сванидзе, был для него загадкой. Шестнадцатилетний подросток, худой и молчаливый, казался отстраненным, словно не доверял отцу. Сергей знал из исторических книг, что отношения Сталина с Яковом были полны недопонимания, и он хотел изменить это, хотя бы ради того, чтобы защитить мальчика от трагической судьбы, о которой знал из будущего. Он отрезал кусок хлеба, намазал его тонким слоем масла и сказал: