Троцкий вскочил, его лицо побледнело от гнева, а очки сверкнули в свете люстр.
— Это заговор! — выкрикнул он, указывая на Сергея и Зиновьева. — Вы хотите убрать меня, чтобы захватить армию! Фрунзе — всего лишь ваш инструмент для борьбы за власть, а не лидер! Товарищи, подумайте, кому вы верите — тем, кто вел вас к победе, или тем, кто плетет интриги за закрытыми дверями?
Сергей почувствовал, как напряжение в зале достигло предела. Слова Троцкого могли перетянуть колеблющихся, и он решил нанести удар.
— Товарищ Троцкий, — сказал он, его голос стал холоднее. — Партия не нуждается в героях, она нуждается в дисциплине. Ваши речи красивы, но армия требует порядка. Фрунзе даст этот порядок. А ваши обвинения лишь доказывают, что вы ставите себя выше остальных.
Зал замолчал, делегаты смотрели то на Троцкого, то на Сергея. Молотов взял слово, его речь была полна фактов: жалобы командиров на Троцкого, срывы в поставках оружия, его конфликты с региональными партийцами, постоянные статьи в газетах, где он подчеркивает свою значимость. Ворошилов добавил, что Фрунзе уже заручился поддержкой ключевых командиров, включая Буденного и самого Ворошилова, и что армия нуждается в «спокойном руководстве». Зиновьев, почувствовав перевес, снова заговорил, призывая к голосованию.
Троцкий попытался возразить, его голос дрожал от гнева.
— Вы совершаете ошибку! — сказал он, обводя зал взглядом. — Армия — это не игрушка для ваших интриг! Фрунзе не справится с тем, что я построил! Вы предаете революцию!
Но его слова утонули в гуле. Делегаты, поддавшись давлению Зиновьева, Сергея и Орджоникидзе, проголосовали за снятие Троцкого и назначение Фрунзе. Троцкий встал, его лицо было бледным, глаза горели яростью. Он бросил последний взгляд на Сергея и вышел, его шаги эхом отдавались в тишине зала.
После заседания Сергей вернулся в кабинет, чувствуя, как адреналин все еще бурлит в крови. Он сел за стол, достал блокнот и записал: «Троцкий снят. Фрунзе на месте. Следить за Тухачевским и Уборевичем. Каменев пока выжидает». Он знал, что победа укрепила его позиции, но и сделала его мишенью конкурентов. Зиновьев и Каменев получили, что хотели, но теперь могли повернуться против него.
Он достал из кармана медальон Екатерины Сванидзе и сжал его в руке. Ее взгляд напоминал ему о цене его действий — о Якове, Василии, Надежде, о будущем, которое он хотел изменить. Он не был Сталиным, но каждый шаг приближал его к той грани, которую он боялся переступить. На столе лежал небольшой деревянный ящик с грузинскими орнаментами, найденный в шкафу. Он открыл его, обнаружив старые письма, написанные на грузинском, и фотографию молодой женщины, похожей на Екатерину, но с другим выражением лица. Он отложил ящик, решив разобраться с ним позже. Завтра его ждали уже новые доклады, новые интриги, новые решения. Он должен был подготовиться.
Глава 9
Зубалово, июль 1925 года
Летнее солнце заливало сад в Зубалово золотистым светом, отражаясь в спокойной глади пруда, где ивы лениво покачивались под легким ветром. Яблони и вишни, усыпанные молодой листвой, отбрасывали тени на гравийную дорожку, а воздух был пропитан ароматом фруктов и цветов. Сергей сидел на веранде, держа в руках письмо от Кагановича, в котором тот описывал положение на Украине.
Но мысли о политике отступали перед семейной тревогой. Вчера Надежда сообщила, что Яков, которому только исполнилось семнадцать, закончил школу, но отказался поступать в техническое училище на Пречистенке, о котором мечтал. Вместо этого он объявил, что женится на своей однокласснице, Зое Гуниной, и скоро уезжает с ней в Ленинград. Эта новость ударила Сергея, как молния, — не только из-за внезапности, но и потому, что он видел в этом первую трещину в семейном фундаменте, который он так старался укрепить.
Кремль тоже не давал покоя. Зиновьев и Каменев, объединившиеся в «новую оппозицию», набирали силу. Их резолюции на партийных собраниях в Ленинграде и Москве обвиняли Сергея в «бюрократизации партии» и «отходе от ленинских принципов». Он знал из истории, что их союз был хрупким, но опасным, особенно с учетом того, что остатки сторонников Троцкого могли к ним примкнуть. Его сеть лояльных людей — Каганович на Украине, Ежов в Поволжье, Шверник на Урале, Фрунзе в армии — работала, но каждый шаг, тут, в Москве, требовал ювелирной точности.
Он сложил письмо Кагановича и спустился в сад, где Василий, в легкой рубашке и кепочке, наброшенной набекрень, строил очередную «крепость» из веток и камней у беседки, увитой засохшим плющом. Его светлые волосы блестели на солнце, а лицо светилось энтузиазмом, как у ребенка, который верит, что весь мир принадлежит ему.