Среди бумаг выделялись ключевые документы: доклад Молотова о настроениях в Ленинграде, где Зиновьев активно собирал сторонников; отчет Кагановича с Украины, описывающий крестьянские волнения из-за недовольства политикой большевиков; письмо Ворошилова о поддержке военных, но с оговоркой о симпатиях Тухачевского и некоторых других командиров к Троцкому. Самым важным был рапорт Михаила Фрунзе, председателя Реввоенсовета, о реформах в Красной армии.
Сергей возлагал на Фрунзе большие надежды: его лояльность и опыт Гражданской войны делали его идеальной фигурой для нейтрализации влияния Троцкого среди командиров. Но тревожные слухи о здоровье Фрунзе — боли в желудке, рекомендации врачей об операции — заставляли Сергея чувствовать холодок. Он знал из истории, что Фрунзе умер 31 октября 1925 года после неудачной операции, и подозревал, что это могло быть не случайностью, а частью заговора, возможно, организованного Зиновьевым или Каменевым, чтобы подорвать его позиции.
Он открыл блокнот, где аккуратным почерком вел записи: имена, связи, слабости. Его взгляд остановился на строке: «Фрунзе. Здоровье. Проверить врачей. Тухачевский — следить. Каменев — профсоюзы». Он трижды подчеркнул слово «врачи», чувствуя, как тревога перерастает в предчувствие. Потеря Фрунзе могла бы оставить армию без лидера, усилив позиции оппозиции. Сергей сжал в кармане серебряный медальон Екатерины Сванидзе, ее строгий взгляд напоминал о Якове, который уехал в Ленинград с Зоей и перестал писать. Семейный раскол, начавшийся летом, был как рана, которая не заживала, и каждый день без письма от сына усиливал чувство вины. Он знал, что Яков жил в бедности, работая на заводе, и его брак с Зоей был первым шагом к трагедии. Сергей хотел изменить эту судьбу, но не знал, как достучаться до сына, где найти время, не теряя контроля над партией.
Вошел Михаил Фрунзе, его военная гимнастерка была застегнута на все пуговицы, но лицо было бледным, с темными тенями под глазами. Он положил на стол папку с отчетом и сел, слегка поморщившись, словно сдерживая боль.
— Иосиф Виссарионович, — начал он, его голос был спокойным, но усталым, как у человека, который несет слишком тяжелый груз. — Реформы в армии идут. Мы сокращаем ненужные подразделения, усиливаем дисциплину, перестраиваем склады. Но есть проблемы. Тухачевский все еще говорит о Троцком, особенно с молодыми командирами. Он считает, что без его стратегии армия слабеет. Уборевич его поддерживает, но осторожнее.
Сергей кивнул, его пальцы постукивали по столу, скрывая напряжение. Тухачевский, с его идеями о механизации армии, был прогрессивен и талантлив, но его симпатия к Троцкому делала его потенциальной угрозой. Сергей знал, что должен удержать армию под контролем, особенно после снятия Троцкого.
— Тухачевский молод, Михаил Васильевич, — сказал он. — Он талантлив, но импульсивен. Его идеи хороши, но армия должна служить партии, а не воспоминаниям о прошлом. Убедите его. Напомните, что финансирование идет через нас. И… что с вашим здоровьем? Ворошилов сказал, вы нездоровы.
Фрунзе нахмурился, его рука невольно коснулась живота.
— Врачи настаивают на операции, — ответил он, его голос понизился, словно он не хотел признавать слабость. — Язва, говорят. Я не хочу, но они уверяют, что без этого хуже будет. Операция завтра. Не волнуйтесь, Иосиф Виссарионович, я вернусь к работе скоро.
Сергей почувствовал, как тревога перерастает в страх. Он знал, что операция Фрунзе в реальной истории закончилась смертью, и его инстинкт подсказывал, что за этим могли стоять враги — возможно, Зиновьев, или Каменев.
— Михаил Васильевич, — сказал он, наклоняясь ближе, его голос стал жестким, почти угрожающим. — Слушайте врачей, но будьте осторожны. Вы нужны партии, нужны мне. Проверьте, кто эти врачи. Кто их рекомендовал, откуда они. Усильте охрану в больнице. Если что-то пойдет не так, я хочу знать первым. И… держите Тухачевского на коротком поводке. Он не должен стать проблемой.