— Надя, — сказал он тихо. — Я не хочу терять вас. Я борюсь за партию, за страну, но Яков… я напишу ему снова. И я поеду в Ленинград, как только разберусь с Троцким и его подхалимами. Я найду способ вернуть его, вернуть вас.
Надежда покачала головой, ее глаза блестели от слез.
— Не обещай, если не можешь, Иосиф, — сказала она. — Яков не вернется, если ты не изменишься. Ты вождь, но какой ценой? Подумай о Светлане, Василии, обо мне.
Сергей вернулся к столу, его мысли были в смятении. Он чувствовал триумф от того, что разогнал троцкистский митинг, но страх за Якова и слова Надежды сжигали его изнутри. Он сел, взял лист бумаги и начал писать письмо Якову, каждое слово было как шаг через пропасть: «Яков, я твой отец, и я виноват. Я не хочу тебя терять. Напиши мне, или я приеду в Ленинград. Ты мой сын, ты Джугашвили, а не пешка Троцкого». Он запечатал письмо, решив отправить его утром через доверенного человека.
Затем он подошел к Надежде, стоявшей у колыбели Светланы. Он взял ее руку, его голос смягчился.
— Надя, — сказал он, — я написал Якову. Завтра я отправлю письмо, а через неделю поеду в Ленинград, чтобы увидеть его. И я проведу день с тобой, Светланой, Василием. Никакого Кремля, никаких бумаг. Я обещаю.
Надежда посмотрела на него, ее глаза смягчились, но в них все еще была тень сомнения.
— Я хочу верить тебе, Иосиф, — сказала она. — Но держи слово. Ради Якова, ради нас.
Сергей кивнул, его сердце сжалось от надежды и страха. Он знал, что партия ждет его. Он был вождем, но чувствовал, как пропасть между ним и семьей становится все больше. Но сегодня он сделал шаг — написал письмо Якову, дал обещание Надежде, составил план поездки в Ленинград. Он должен был быть готов ко всему — к борьбе с оппозицией, к примирению с семьей, к битве с самим собой.
Глава 17
Москва, октябрь 1927 года
Осень 1927 года окутала Москву холодным туманом, который стелился по булыжным улицам, цепляясь за шпили Кремля и окна старых домов. В кабинете своей квартиры на улице Грановского Сергей сидел за массивным деревянным столом, освещенным лампой, чей дрожащий свет отбрасывал длинные тени на стены, украшенные портретом Ленина и картой Советского Союза, испещренной красными пометками. В своем времени, читая книги о Сталине, Сергей не верил, что Сталин работал так много, но сейчас, будучи на его месте, он видел, что работа занимала каждую его секунду. Он засыпал с тревогой, зная, что многое так и не успел сделать и просыпался, зная, что у него столько дел, а в сутках всего 24 часа. Все его самые сложные юридические дела оказались легкой прогулкой по сравнению с нынешним положением.
Ночь была тихой, только тикали настенные часы да изредка поскрипывали половицы под шагами Надежды, которая проверяла спящих детей — Светлану в колыбели и Василия в его комнате, где он оставил разбросанные игрушки. Сергей открыл потрепанную тетрадь в которой он делал заметки. Строки гласили: «1927 — исключение Троцкого из партии», «1937 — Большой террор», «1941 — Яков в плену, дальше смерть в лагере». Он остановился на записи о Якове, его пальцы дрожали, а сердце сжималось от ужаса. Он знал, что его сын, если история повторится, обречен, но он был здесь, чтобы изменить будущее. «Не зашел ли я слишком далеко?» — думал он, переворачивая страницу, где описывались репрессии 1930-х, списки имен, ГУЛАГ, расстрелы. Он вспомнил Урал, где рабочие кричали против НЭПа, и троцкистский митинг, где Соколов разжигал толпу. Каждый шаг к власти приближал его к образу Сталина, чьи поступки он изучал в книгах. Он сжал медальон, взгляд Екатерины, казалось, спрашивал: «Кем ты станешь, незнакомец?» Слишком много на него навалилось. Читая про отношения Сталина с семьей, он думал, что Сталин был слишком груб и никого не любил, но теперь он понимал, как он заблуждался. На собственном опыте он видел, что отношения в семье Сталина были вовсе не такими, как их описывали в книгах. А он хотел избежать серьезных последствий не только для страны, но и для семьи. Он ведь знал, как сложилась судьба Надежды и детей Сталина. Судьба Якова, зависимости Василия, бегство Светланы. Он должен был направить историю в другое русло.
Его мысли прервал стук в дверь. Надежда вошла, ее лицо было бледным, как при болезни. Она держала мятый конверт.
— Иосиф, — сказала она, ее голос был тихим. — Это от Зои. Яков болен. Она пишет, что у него жар, кашель, он кашляет кровью, но отказывается возвращаться. Ты ведь так и не съездил к нему тогда.