— Сделай это, — сказал он. — Но тихо. Мы не дадим ему стать мучеником в глазах людей. Подготовь доклад. Партия должна увидеть, что без коллективизации мы проиграем.
Молотов кивнул, его голос стал тише.
— Я начну сегодня же, — сказал он. — Но, Иосиф, будь готов. Если Бухарин не отступит, нам придется быть с ним жестче.
Сергей посмотрел на него. Он не хотел жесткости, но знал, что политика не прощает слабости.
Глава 22
Москва, апрель 1929 года
Заседание Политбюро началось в кремлевском зале, где воздух был наэлектризован от напряжения. Столы были завалены докладами о проводимых мероприятиях пятилетки, а лица партийцев были хмурыми, как тучи. Сергей сидел во главе, его пальцы сжимали медальон, глаза внимательно следили за Николаем Бухариным, чья показная мягкость и дружелюбность скрывала стальную волю и жажду власти. Бухарин встал, держа лист с заметками, его голос был спокойным, он говорил уверенно.
— Товарищи, — начал Бухарин, его взгляд скользил по залу, цепляя каждого. — Коллективизация — это путь к катастрофе. Крестьяне сжигают зерно, режут скот, а их дети голодают. НЭП давал им свободу, давал надежду. А мы забираем последнее, оставляя деревни в отчаянии. Я получил письма из Тамбова, Курска, Украины — люди пишут о голоде, о комиссарах, которые отбирают последний кусок хлеба у матерей. Мы должны остановить изъятия, вернуться к кооперативам, дать крестьянам дышать, иначе получим не пятилетний план, а бунты и разруху по всей стране.
Зал зашептался. Алексей Рыков, сидевший рядом с Бухариным, кивнул, его лицо было суровым, глаза — полны решимости.
— Николай прав, — сказал Рыков. — Нехватка хлеба уже и в городах, рабочие и крестьяне ропщут, фабрики теряют людей. Коллективизация ломает крестьянство. Мы рискуем потерять главное — доверие народа. Вчера в Харькове толпа громила склады — это знак, товарищи. Если продолжим в том же духе, бунты охватят всю страну.
Михаил Томский, чьи руки нервно теребили карандаш, добавил:
— Иосиф Виссарионович, мы не против индустриализации, но темпы коллективизации убийственны. Крестьяне видят в колхозах закрепощение. В профсоюзах говорят: рабочие боятся, что хлеб исчезнет совсем, спрашивают, для чего и для кого тогда мы работаем. Мы должны изменить свое отношение, иначе партия потеряет поддержку народа окончательно.
Сергей почувствовал, как кровь стучит в висках. Бухарин умело использовал положение, упоминая только негативные факты. Его слова, подкрепленные Рыковым и Томским, находили отклик: секретари из Украины, Поволжья, даже Москвы шептались, кивая. Сергей видел, как партия раскалывается, и знал, что Бухарин не просто критикует — он собирает армию против него. Он встал.
— Товарищи, — сказал он, его взгляд прошелся по залу. Мы уже не раз это обсуждали, — НЭП сделал нас слабыми, Ильич, соглашался на него нехотя, как на временную послевоенную необходимость при переходе к социализму. Крестьяне прячут зерно, потому что кулаки высмеивают наших агитаторов, они подстрекают бунты, потому что не хотят делиться с государством, а Запад смотрит на нас и ждет нашей ошибки. Коллективизация — это не крепостничество, а один из шагов в будущее. Остановить ее — значит навсегда остаться без средств на индустриализацию, а значит в будущем нас уже не будет. Мы не можем позволить каким-то кулакам держать всю страну за горло и настраивать крестьянство против нас.
Бухарин не отступил, его голос стал резче.
— Иосиф, ты говоришь о будущем, но видишь ли ты настоящее? — сказал он. — Я был в деревнях, я видел их лица — стариков, чьи руки дрожат от голода, матерей, чьи дети плачут. Ты хочешь индустриализации, но какой ценой? Колхозы — это не прогресс, а насилие. Кооперативы, НЭП — вот путь, который даст хлеб без крови. Партия должна выбрать: или мы строим страну для народа, или против него.
Рыков подхватил.
— Иосиф Виссарионович, в регионах говорят: Сталин давит крестьян. Я получил доклад из Киевской области: крестьяне жгут амбары, комиссаров бьют. Если продолжим, мы потеряем не только деревню, но и саму партию. Дай нам время, верни НЭП хотя бы частично.