— Отец, — сказал он, — я не справляюсь. Галина умирает, Зоя отдаляется. Скажи, как жить, когда все рушится?
Сергей почувствовал, как нож вонзается в грудь.
— Яков, — сказал он, — держись. Я найду еще врачей, я помогу. Не теряй надежды.
Зоя вернулась к телефону, ее голос был полон слез.
— Мы пытаемся, — сказала она. — Помогите нам, Иосиф Виссарионович. Дальше он услышал непрекращающийся плачь Зои и гудки.
Сергей повесил трубку, его рука дрожала. Он чувствовал, как боль за Галину и семью Якова сливается с болью за страну.
Сергей вызвал Лазаря Кагановича и Вячеслава. Они вошли.
— Лазарь, Вячеслав, — сказал он, — голод уже много где, дети умирают. Я приказал замедлить изъятия, но вы сопротивляетесь. Рыков и Томский еще подливают масла в огонь и сеют сомнения. Кризис давит, армия, которую надо вооружать, ждет денег. Как удержать партию и страну, не сломив наш народ?
Каганович подался вперед, его кулаки сжались.
— Иосиф Виссарионович, — сказал он, — замедление — это наша ошибка. Кулаки прячут зерно, которого хватило бы на всех, оттого и бунты растут, а вовсе не из-за изъятий. Нам нужны аресты, нужен контроль. Рыков и Томский — угроза, их надо изолировать. Дайте мне полномочия, и я быстро очищу партию.
Молотов кивнул.
— Каганович прав, — сказал он. — Причина голода кулаки, а не наш пятилетний план. Замедление только ослабит нас, Запад только и ждет нашей ошибки. Их пресса много пишет, что мы вредим своему народу, они хотят, чтобы мы остановились и остались без денег.
Каганович продолжил.
— Иосиф, — сказал он, — без жесткости мы проиграем. Кулаки смеются над нами, а партия расколота на фракции, потому что мы позволяем слишком многое некоторым товарищам.
Молотов добавил холодным тоном.
— Мы будем делать, что ты скажешь — сказал он. — Но чем дольше мы тянем, тем более неприятные решения нам надо будет принять в скором будущем.
Вечером следующего дня курьер доставил письмо от Зои из Ленинграда. Ее почерк был неровным, пропитанным горем: «Иосиф Виссарионович, Галина умерла. Ее легкие не выдержали, она задохнулась ночью. Яков пьет, мы кричим друг на друга, наш брак развалился. Я виню себя, виню его, вас и всех вокруг. Мы потеряли все, что имели». Сергей почувствовал, как земля уходит из-под ног. Он видел в воображении крошечную Галину, ее неподвижное тело, и Якова, рыдающего над ней. Он должен был позвонить, но боль и вина душили его.
Он набрал номер в Ленинграде, голос Зои дрожал, как будто она кричала из другого мира.
— Иосиф Виссарионович, — сказала она. — Галина ушла. Я держала ее, пока она не перестала дышать. Яков пьет, уходит из дома среди ночи, мы ненавидим друг друга. Сергей сжал трубку так, что костяшки на пальцах побелели, его горло сжалось, как будто он сам задыхался.
— Зоя, — сказал он, его голос был хриплым, полным боли. — Я… я не думал, что Галина…но ведь я присылал лучших врачей. Я виноват, Зоя. Я виноват.
Яков взял трубку.
— Отец, — сказал он, — Галина умерла, потому что родилась с патологиями легких, так сказали врачи. Медицина оказалась бессильна. Что же мне теперь делать?
Сергей почувствовал, как ему становится плохо.
— Яков, — сказал он, его голос дрогнул. — Не теряй Зою, держись за нее. У вас общее горе и вам надо быть вместе, так легче пережить эту трагедию.
Зоя вернулась к телефону.
— Поздно, — сказала она. — Галины больше нет, а нас уже ничего не связывает.Мы больше не семья.
Сергей повесил трубку, его рука дрожала, слезы жгли глаза. Смерть Галины, распад брака Якова и Зои, голод в стране — все сливалось в одну боль, разрывая его сердце. Он не знал, как все исправить, а партия и крестьяне ждали от него невозможного.
Глава 26
Москва, октябрь 1930 года
В зале Политбюро проходил съезд, созванный Сергеем, где он собирался исключить Рыкова и Томского из Политбюро, отправив их на второстепенные должности.
Он встал.
— Товарищи, — сказал он, — мы знаем о перегибах на местах во время коллективизации. Я всегда был противником резких действий, потому что ретивые исполнители наших указаний на свой лад, действуют во вред, они льют воду на мельницу классовых врагов. Моя статья «Головокружение от успехов» призвала очеловечить коллективизацию, но выступления Рыкова и Томского сеют раскол. Они обвиняют нас в голоде, тем самым подогревают бунты.