Сергей взял папку, его пальцы медленно листали страницы. Имена мелькали перед глазами: некоторых он знал и видел на съездах. Люди, с которыми он когда-то спорил до хрипоты, рабочие, которые смотрели на него с надеждой, партийцы, чьи голоса звучали в этих стенах.
— Генрих, — сказал он, чувствуя, как в горле пересохло. — Следи за ними, собирай доказательства. Но только доказательства должны быть найдены до ареста, а не выбиты после задержания, под пытками. У нас сейчас много работы и партия не должна быть раздираема страхом. Докладывай каждую неделю, но держи своих людей на коротком поводке. За любые перегибы на местах, я спрошу лично с тебя.
Ягода посмотрел на него и кивнул. Он никогда не возражал Сергею и не спорил.
— Как прикажете, товарищ Сталин, — сказал он, его голос стал тише. — Будем следить и днем и ночью, все узнаем, добудем доказательства без пыток. Они слишком в себя поверили, совсем потеряли осторожность, так что сами себе приговор подписывают. Ягода ухмыльнулся.
Сергей махнул рукой, отпуская его. Дверь закрылась с тихим скрипом, и он остался один с папкой и чувством, что тени возможных арестов сгущаются вокруг него. Он вспомнил свою статью «Головокружение от успехов», написанную год назад, чтобы смягчить коллективизацию, спасти крестьян от перегибов. Но вместо спасения она разожгла споры, а голод все не отступал. Заговоры, о которых говорил Ягода, были не кстати, если он хотел избежать жесткости, но он не мог оставить все как есть. Если сейчас играть в демократию, то можно упустить власть, загубить индустриализацию, реформу армии. Как тогда страна вступит в противостояние с Западом? Как сможет ответить врагу? Он не должен совершать поступки, ведущие к ослаблению страны. Политика — это не только собственные принципы, надо быть выше этого.
Зал Политбюро был пропитан жарой, окна были приоткрыты, но воздух казался густым, как смола. Пахло дымом от папирос. Столы были завалены докладами. Одни рисовали графики роста производства стали, были отчеты о запуске новых цехов, а рядом — сообщения о пустых амбарах, голодных бунтах и валютном дефиците. Сергей сидел во главе стола разглядывая присутствующих. Он встал.
— Товарищи, — сказал он, — индустриализация проходит успешно. Ростов дал больше стали, Горький запустил цеха, танки и трактора выпускаются в большем количестве, чем мы планировали. Но есть и проблемы, которые мы не можем не замечать. Голод не отступает, села пустеют, валюты мало.
Есть еще один крайне неприятный момент. ОГПУ доносит о заговорах: листовки, которые клеят во многих городах, они обвиняют нас в голоде. Мы изолировали оппозицию, но их приспешники все еще действуют. Нам нужна сталь, нужен хлеб, но все это будет бессмысленным, если не будет единства. Что вы скажете?
Григорий Орджоникидзе поднял руку, его лицо было красным от солнца.
— Иосиф, — сказал он, — новые заводы — это наша общая победа. Ростов превысил план на двенадцать процентов, Горький дал первые машины. Я говорил с инженерами, они работают ночами, не жалеют себя, но многие их родственники голодают. Колхозы должны дать больше хлеба, чтобы хватило накормить и село, и город, иначе заводы встанут. Рабочие верят в нас, но они так же хотят, чтобы их дети были сыты и одеты.
Лазарь Каганович подскочил.
— Орджоникидзе видит лишь половину правды, — сказал он. — Виновники голода — это оставшиеся кулаки. Одни заговорщики действуют на селе, а другие в городе, те самые, которые распространяют листовки. Иосиф, дай ОГПУ волю, надо вычистить всех врагов. Без жесткости эти паразиты так и будут мешать нашему делу.
Вячеслав Молотов кивнул и взял слово.
— Каганович прав, — сказал он. — Заговоры —это уже не просто слухи. Ведь ОГПУ уже узнал имена: там известные нам секретари в Поволжье, деятели профсоюзов в Ленинграде. Мы должны показать остальным, что желание подорвать страну карается незамедлительно, и никто не уйдет от ответственности.
Сергей чувствовал, что проблему все равно придется решать, как бы он не хотел оттянуть время жёстких решений.
— Лазарь, Вячеслав, — сказал он, я уже дал распоряжения ОГПУ найти доказательства. Если все подтвердиться, то виновные понесут наказание.
Присутствующие закивали головами.
Вечером Сергей вернулся домой. Надежда сидела за столом, ее руки лежали неподвижно, глаза смотрели в никуда, как будто она искала что-то, чего уже нет. Светлана, сидела на полу, рисуя цветными карандашами. Ее рисунок был нарисован ярким красками: мама, Василий, она сама, но отца рядом не было, и это пустое место на листе резануло Сергея, как осколок стекла.