— Скажу, — говорю. — Раз вам так важно это узнать, я скажу. Только чтоб никто не слышал.
Саня кивнул и сдал на коляске назад. В коридор. Чтоб я могла выдать свою военную тайну. И чтоб лишние уши не слышали ничего.
— Была такая история, Александр. Июнь сорок первого. В первые дни войны в деревню пришли повестки. Мобилизация. Бабы плачут. Водка льётся. Машинка сбривает чубы. И только один мужик сажает картошку. Три часа осталось до военкомата — сажает. Два часа — сажает. Час — сажает. Люди смотрят на него — никак с ума сошёл? Можно это время за столом провести с тостами. Можно успеть в баньке напоследок попариться. Можно с бабой своей помиловаться. А он сажает. К тому ж конец июня. Поздно уже картошку сажать. А мужик — прямо с огорода, захватив вещмешок — в военкомат и на войну.
— И что дальше? — спрашивает Саня недоумённо.
— То, что эта картошка спасла жизнь его семье. И ещё нескольким семьям рядом. А когда партизаны в лесах около этой деревни прятались — и им тоже. Мужик вернулся домой через четыре года — цела его семья. И вот тогда уже были и тосты, и банька.
— Не понял… — нахмурился боец.
— Считайте, что вы, уходя на фронт, посадили картошку. И сейчас мы здесь восстанавливаем вас, потому что вы сделали всё правильно. И чтоб вы вернулись с Победой домой, у нас тут есть всё — время, силы, картошка… Эту картошку, конечно, поздно посадили — когда уже спецоперация в разгаре была. В смысле волонтёров в госпиталь не сразу допустили. Но, как видите, взошла картошка.
— Понял! — Саня миролюбиво улыбается.
— А ещё, — улыбаюсь я в ответ, — у рыбаков есть присказка: «Время, проведённое на рыбалке, не засчитывается за время жизни». Знаете?
Он кивнул.
— Тут — то же самое. Время, проведённое в госпитале, не засчитывается. Ты как бы живёшь. Но тебе это время не засчитывают. И в итоге у меня там, наверху, в божественной бухгалтерии, сложат все субботы, и я проживу на год-другой подольше.
Саня ухмыльнулся:
— Теперь вообще ясно. Так бы сразу и сказали!
Саня Морев направился в палату. Оглянулся на пороге и сказал, не таясь, — видно, что не военной тайной поделился:
— А у меня война — это просто жизнь. Где-то день за два. Где-то за три. Но ничего такого. Просто жизнь. И там, за ленточкой, и здесь. И дальше — тоже, та жизнь, которая будет в военкомате — это просто жизнь будет. Просто жизнь и служба России.
Он заехал на коляске в пятнадцатую палату. А я пошла в соседнюю. Ну раз уж субботы не засчитываются за время жизни.
Спустя неделю я зашла в палату. Там были все новенькие. Костю выписали домой до Нового года. Игоря отправили на реабилитацию. Саня — по традиции — свои планы и координаты не сдал. Про Андрея и Вадима я ничего не знала (девчонки Надя и Женя с ними работали).
Я вдохнула. Выдохнула. Огляделась. Рядом с Саниной кроватью по-прежнему стояла коляска. Новая. На ней лежал боец без обеих ног.
Я подошла и улыбнулась.
— Ира. Реабилитация.
Боец посмотрел настороженно:
— Вова.
— Хочешь, расслаблю плечи?
Он просиял, но старался не подавать вида:
— Как хочешь. Мне в принципе всё равно.
Я была здесь для того, кому всё равно. Кто не хочет жить. И не верит в новую жизнь.
— Когда было ранение?
— В первый день войны, Ирин. 24 февраля. Обидно. Не успел повоевать.
Вова дышал. Я искала смыслы и аргументы. И расшевеливала рёбра. Живот был в спазме — последствия осколков и ампутаций. Я верила, что найду правильные слова. Мои руки сами находили верные пути к тому, чтобы в следующий раз Вове было не всё равно. И чтобы стало легче прямо сейчас.
Игорь позвонил спустя пару месяцев. В субботу.
Я обрадовалась.
— Как ты?
Он доложил обстановку:
— Собрали кость из двух частей, соединили с помощью пластины. Титановая. Будет со мной навсегда. Ты же понимаешь — в руке нет части кости. Зато там остался кусочек пули. При контакте пуля раздробила кость, и часть её отлетела. Этот кусочек закапсулировался, руку не тревожит. И, чтоб лишнюю травму не создавать, не стали его трогать. Плюс от кинетического действия пули мне контузило нервы, мизинец и безымянный палец ещё онемевшие. Контрактура трех суставов помимо самой травмы.
— Ты где сейчас?
— В Крыму. Грязи здесь. Плечо лечу. Оно начало восстанавливаться. А до этого меня из Питера отправили в Забайкалье. Там подлечили кисть, растянули её. Кисть движется теперь. В Забайкалье сказали, что рука будет заживать год, а полное восстановление функциональности займёт около пяти лет.
— Как локоть? — спросила я.