На ум приходит только один вопрос. Практически сразу. Мгновенно. Словно вспышка молнии пронзает меня. Кто виноват? Я должен сначала кого-то обвинить в случившемся, чтобы мне стало легче. Как ни странно, на эту роль сначала лучше всего подходит Бог. Прочие обвиняемые появятся позже, а Бог – именно то, что сейчас нужно. Его можно упрекать в чем угодно, не взирая ни на что. Ведь его нет рядом, когда я больше всего в нем нуждаюсь. Но тогда, черт меня подери, зачем он нужен в моменты, когда я могу спокойно обойтись и без него?!
И снова перед глазами невидимая пелена.
– Смотри, пап, – кричит сын во весь свой звонкий голос и протягивает руку. В ладошке что-то зажато.
Слезы текут, и я простираю ладони к своим воспоминаниям. Это единственное, что теперь осталось у меня. А они все что-то обсуждают трагическими голосами. Они играют в театре, они актеры, а я невольный зритель их пьесы – никчемной, ничтожной и никому не нужной.
– Интересно, что там? – еле бормочу я пересохшим ртом, прикладывая недюжинные усилия, чтобы разомкнуть слипшиеся губы.
Они слышат, что я что-то говорю, и замолкают. Смотрят на меня, слушают, что именно я хочу им сказать. А может, ждут от меня признания или покаяния? Но я говорю не с ними, я общаюсь с сыном. Их вообще сейчас для меня не существует. Ничего и никого сейчас для меня нет. Только семья. В последний раз.
– Смотри, пап, – пухлый кулачок медленно разжимается.
Я улыбаюсь, и слезы льются уже ручьем. Я не в силах сдерживать эмоции. Теперь я мертвец – без души, без сострадания. В этот день я умираю как человек. До этого я еще умел чувствовать. До этого я был самим собой. Но чертов мир и гнусные люди постарались на славу, чтобы я превратился в зверя, чтобы стал тем, кем, по сути, является большинство из представителей человечества. Разница лишь в том, что ваши пороки спрятаны внутри вас, а мои вырвались наружу. Я превратился в вас, только без привычной маски благопристойности, без обманчивой личины, без ваших выдуманных правил, без жалости. Я стал млекопитающим животным – тем самым, кем с биологической точки зрения и являются люди, не выше и не ниже. Гнев, пульсируя, откатывается в сторону, и я снова слышу своего первенца. Я отвечаю на его звонкий голосок.
– Это паук, правда?
Сын смеется и убегает. Кристина машет рукой и растворяется, словно дымка. А они склоняются над моим телом, прислушиваются к тому, что я говорю. Я отключаюсь. Как потом выяснится, на двое суток.
К тому времени, как я пришел в сознание, в меня уже влили пару капельниц и всадили несколько уколов. Накачали какой-то ерундой, так что мое тело, кажется, приобрело аморфное состояние. Я теперь как медуза, в которой только десять процентов плоти, а остальное – вода. Как амеба величиной в человеческий рост, безвольно лежащая на койке. А еще я привязан – на всякий случай. Как говорят санитары, порывался уйти к своей семье. Я лежу, в голове ветер. Разум под действием антидепрессантов и успокоительных находится где-то далеко, отдельно от моего организма.
– Очнулся?
Поворачиваю голову на голос. Рядом на стуле сидит священник. Немолодой, хотя, возможно, это борода и усы его старят.
– Я слышал о твоем горе. Скорбь может завести человека в жуткие места. Оплакивать близких нужно, но не нужно оплакивать их вечно.
– Проваливай, – отворачиваюсь от него и закрываю глаза.
– Меня зовут отец Петр.
– Да хоть Феликс Эдмундович. Убирайся, священник. Мне не нужны твои проповеди!
– Хорошо, Максим. Хорошо, – голос смиренный и теплый.
Он хлопает меня по руке и уходит. Удивляюсь, откуда он знает о том, что произошло и как меня зовут? Какая-нибудь медсестра сболтнула? Впрочем, служителей церкви часто приглашают к безнадежно больным. Это была моя первая встреча с Петром. Потом такие встречи станут происходить все чаще. Не знаю, что бы со мной стало, если бы он больше не пришел ко мне.
Глава XII
Истина большинством голосов не доказывается.
Поговорка
8 апреля 2015 года. Четыре дня до Пасхи. 7 часов 10 минут.
Станислав остановился у обшарпанной двери подъезда, преградившей ему путь.
– Домофон. Чудо враждебной техники.
Он скривил раздосадованную гримасу и озадаченно постучал по стальной преграде кончиками пальцев. Ему пришлось подождать какое-то время, пока из подъезда не вышел мужчина средних лет с пакетом мусора. Пименов нырнул внутрь. Он буквально взлетел на последний этаж сталинской четырехэтажки по ступеням, иногда перемахивая сразу через две. Большая темная лакированная дверь не менялась, наверное, с самой постройки дома. Станислав провел ладонью по блестящему покрытию, что-то хмыкнул себе под нос и громко постучал несколько раз по дереву. Затем опять. После третьего раза за дверью послышалось шевеление. Сергей прислонился к глазку, потом исчез и только минут через пять, наконец, открыл гостю. Он высунул голову из щели, словно черепаха из панциря, облизнул губы и осмотрелся вокруг.